Психопатология обыденной жизни - [37]
У одного из моих мальчиков очень живой темперамент, и это затрудняет уход за ним, когда он болен. Однажды утром с ним случился припадок гнева из-за того, что ему было велено остаться до обеда в кровати, и он грозил покончить с собой (он прочел о подобном случае в газете). Вечером он показал мне шишку, которую получил, стукнувшись левой стороной грудной клетки о дверную ручку. На мой иронический вопрос, зачем он это сделал и чего хотел этим добиться, одиннадцатилетний ребенок ответил словно по наитию: это была попытка самоубийства, которым я грозил утром. Не думаю, чтобы мои взгляды на самоповреждение были тогда доступны моим детям.
Кто верит в возможность полунамеренного самоповреждения – если будет позволено употребить это неуклюжее выражение – тот будет этим самым подготовлен к тому допущению, что кроме сознательного, намеренного самоубийства существует еще и полунамеренное самоуничтожение с бессознательным намерением, способным ловко использовать угрожающую жизни опасность и замаскировать ее под видом случайного несчастья. Это отнюдь не редкость, ибо число людей, у которых действует с известной силой тенденция к самоуничтожению, гораздо больше того числа, у которых она одерживает верх. Самоповреждения – это в большинстве случаев компромисс между этой тенденцией и противодействующими ей силами. И там, где дело действительно доходит до самоубийства, там тоже склонность к этому возникла гораздо раньше, но сказывалась с меньшей силой или в виде бессознательной и подавленной тенденции.
Сознательное намерение самоубийства выбирает себе время, средства и удобный случай. Этому вполне соответствует то, как бессознательное намерение выжидает какого-либо повода, который мог бы сыграть известную роль в ряду причин самоубийства, отвлечь на себя силу сопротивления данного лица и тем самым высвободить его намерение от связывающих его сил[108]. Это отнюдь не праздные рассуждения; мне известен не один пример случайных по виду несчастий (при езде верховой или в экипаже), ближайшие условия которых допускают подозрение бессознательно допущенного самоубийства. Так, например, на офицерских скачках один офицер падает с лошади и получает столь тяжелые поражения, что некоторое время спустя умирает. То, как он себя держал, когда пришел в сознание, во многих отношениях странно. Еще более заслуживает внимание его поведение до этого. Он глубоко огорчен смертью любимой матери, начинает в обществе товарищей судорожно рыдать, говорить своим близким друзьям, что жизнь ему надоела, хочет бросить службу и принять участие в африканской войне, которая, вообще говоря, его ничуть не затрагивает[109]; блестящий ездок, он теперь избегает верховой езды, где только возможно. Наконец, перед скачками, от участия в которых он не мог уклониться, он говорит о мрачном предчувствии… Что удивительного при таком состоянии в том, что предчувствие это сбылось? Мне скажут, что и без того понятно, что человек в такой нервной депрессии не может так же справиться с конем, как в здоровом состоянии. Вполне согласен, но механизм того моторного стеснения, которое вызывается нервозностью, я нахожу в подчеркнутом здесь намерении самоубийства.
«Ты не перестаешь искать силы и уверенность вовне, а искать следует в себе. Они там всегда и были»
Если за случайной на первый взгляд неловкостью и несовершенством моторных актов может скрываться такое интенсивное посягательство на свои здоровье и жизнь, то остается сделать еще только шаг, чтобы найти возможным распространение этого взгляда на такие случаи ошибочных действий, которые серьезно угрожают жизни и здоровью других людей. Примеры, которые я могу привести в подтверждение этого взгляда, заимствованы из наблюдений над невротиками, стало быть, не вполне отвечают нашему требованию[110]. Сообщу здесь об одном случае, в котором не собственно ошибочное действие, а то, что можно было бы скорее назвать симптоматическим или случайным поступком, навело меня на след, давший затем возможность разрешить конфликт больного. Я взял однажды на себя задачу улучшить супружеские отношения в семье одного очень интеллигентного человека. Недоразумения между ним и нежно любящей его молодой женой, конечно, имели под собой некоторые реальные основания, но, как он сам признавал, не находили себе в них полного объяснения. Он неустанно носился с мыслью о разводе, но затем отказался от нее, так как нежно любил своих двоих детей. Все же он постоянно возвращался к этому намерению, причем, однако, не испробовал ни единого средства, чтобы сделать свое положение сколько-нибудь сносным. Подобного рода неспособность покончить с конфликтом служит мне доказательством того, что в деле замешаны бессознательные и вытесненные мотивы, которые подкрепляют борющиеся между собою сознательные мотивы, и в таких случаях я берусь за ликвидацию конфликта путем психического анализа. Однажды муж рассказал мне про маленький инцидент, донельзя испугавший его. Он играл со своим старшим ребенком, – которого любит гораздо больше, чем второго, – поднимал его кверху и затем опускал вниз, причем поднял на таком месте и так высоко, что ребенок почти ударился теменем о висящую на потолке тяжелую люстру.
