Психология. Психотехника. Психагогика - [89]

При сопоставлении с работой Зощенко прежде всего становится очевидным «академизм» научной психологии – то, что вся ее методическая строгость и теоретическая основательность могут быть реализованы в отношении лишь очень искусственных и упрощенных лабораторных ситуаций изучения человека и, соответственно, получаемые в этой психологии знания без натяжек могут быть отнесены лишь к очень искусственным лабораторным «препаратам» от реального человека – от его личности, сознания, психики вообще. Реальный человек «не вмещается», «не втискивается» в прокрустово ложе даже самых просторных психологических лабораторий. Подчас это прекрасно понимают и сами психологи. Самые честные и проницательные из них.

В свое время выдающийся немецкий психолог Курт Левин, сопоставляя результаты своих, составивших эпоху в развитии экспериментальной психологии исследований с психоанализом, не мог не отметить их несоизмеримость. «При всех преимуществах экспериментального научного исследования, – признавал К. Левин, – экспериментальной психологии нужно развиваться еще многие десятилетия, прежде чем она сможет иметь дело с теми большими, реальными, жизненно значимыми проблемами человека, с теми ситуациями, с которыми уже давно, повседневно и чрезвычайно эффективно работает психоанализ». Эти слова сказаны К. Левином в середине 30-х годов. «Многие десятилетия» уже прошли, но мы и сегодня должны были бы повторить их и даже, быть может, с большим основанием. И, конечно же, с гораздо большим пафосом. Ибо никогда еще вопрос о состоятельности психологии перед лицом реальных жизненных проблем человека не звучал с такой остротой, как сегодня, не становился для нее в буквальном смысле вопросом жизни или смерти.

Сопоставление с психоанализом, с другими направлениями неакадемической, «ненаучной» – практической – психологии позволяет не только зафиксировать в предельно четком виде проблему «экологической валидности», то есть жизненной значимости научной психологии, но также и раскрыть действительные методологические основания ее принципиальной ограниченности.

Сколь бы неожиданным и трудно приемлемым ни было сказанное для сциентистски ориентированного сознания психологов, основания эти в конечном счете лежат в самом способе их мышления и методе исследования, которые как раз и позволяют психологии достигать строгости и объективности «подлинной науки». Потому-то так трудно преодолимы академизм научной психологии, ее безнадежная оторванность от жизни, что они – только оборотная сторона принятого ею образца науки – естественнонаучной экспериментальной парадигмы исследования.

Принятая современной научной психологией ориентация на естественнонаучную парадигму не только не позволяет ей самой быть конкретной психологией реальных проблем человека, но также и делает для нее невозможной сколько-нибудь полноценную ассимиляцию того уникального опыта работы с этими проблемами, который накоплен различными направлениями современной практической психологии, в частности – в психоанализе и во многих других направлениях современной психотерапии.

Как показывает современная критическая литература о том же психоанализе, научная психология не способна даже адекватно осмыслить опыт психоанализа – опыт, во многом уникальный и невозможный в рамках «лабораторной» научной психологии и потому – особенно для нее ценный. Критика психоанализа со стороны научной психологии по большей части совершенно несостоятельна, ибо она исходит из абсолютно неверного, но с неизбежностью вытекающего из естественнонаучного способа мышления понимания самой природы психоанализа и принципиальной специфики «неклассической» ситуации исследования в психоанализе.

Однако, как ни велико значение работы Зощенко в плане «критики естественнонаучного разума» в психологии, пожалуй, еще большую важность ее разбор мог бы иметь для анализа фундаментальных проблем самой практической психологии, и в частности – того же психоанализа. К сожалению, нам придется ограничиться лишь самыми простыми и предварительными замечаниями, остановившись только на одном частном, хотя и исключительно важном, примере.

Возьмем понятия «болезни» и «здоровья». Для обыденного сознания, да, пожалуй, и для практической психологии, для различных направлений современной психотерапии эти понятия имеют пусть и разное содержание, но вполне устойчивые и однозначные ценностные «маркеры»: здоровье – что бы мы при этом ни имели конкретно в виду – здоровье души или тела, есть всегда безусловное благо, то, к чему нужно стремиться, что нужно сохранять, беречь. А болезнь – особенно тяжелая, серьезная, тем более угрожающая жизни – всегда несчастье, беда, безусловное зло, то, что следует любой ценой устранить, от чего любыми способами и, по возможности, скорее освободиться. Избавление человека от болезни, от недуга, от страдания, возвращение ему прежнего здоровья, то есть возвращение его к прежней, «здоровой» – до болезни – жизни, устранение последствий болезни, – это ли не есть задача и дело терапии, это ли не означает излечение от болезни?

Но действительно ли это столь уж несомненные вещи? Не подводит ли нас их видимая очевидность? Нас, просто людей – в понимании того, что происходит с нами или с нашими близкими, в нашем желании предпринять какие-то действия, быть может, – с самыми серьезными и далекими последствиями. Нас, психологов и психотерапевтов – в нашей профессиональной работе, в наших попытках как-то помочь тем, кто обращается за помощью.