Психология эволюции - [12]

С развитием цивилизации стайность (племя, расширенная семья) была разрушена. В этом корень широко распространенной аномии[17]враждебности, или экзистенциальной драмы, которую так красноречиво описывают многие социальные критики. Произошло вот что; кондиционирование биовыживательной связи[18]кондиционированием биовыживателъного стремления к обладанию особыми кусочками бумаги, которые мы называем “деньгами”.

Выражаясь более конкретно, современный человек не ищет биобезопасности в генофонде, стае, расширенной семье. Биовыживание зависит от кусочков бумаги. “А без денег жизнь плохая, не годится никуда”. Если эти бумажки отобрать, у человека сразу же возникает острое биовыживательное беспокойство.

Представьте себе как можно отчетливее, что бы вы почувствовали и как бы вы поступили, если бы завтра иссякли все ваши источники биовыживательных бумажек (денег). В точности то же ощущает человек из племенного общества, будучи отрезанным от своего племени; вот почему изгнание или даже остракизм на протяжении всей человеческой истории были достаточными средствами для укрепления внутриплеменных связей. Еще во времена Шекспира угроза изгнания вызывала у человека сильнейший ужас (“Изгнание! Изгнанье — выраженье, Встречаемое воплями в аду”, — восклицает Ромео[19]).

В традиционном обществе принадлежность к племени была биобезопасностью, а изгнание — ужасом и смертельной угрозой. В современном обществе биобезопасностью является обладание бумажками (деньгами), а ужасом — лишение их.

Вэлфэризм,[20] социализм, тоталитаризм и т. п. представляют собой попытки (с разными соотношениями рациональности и истерии) восстановить племенную связь путем замены генофонда государством. Консерваторы, заявляющие, что ни одна из форм вэлфэра для них неприемлема, на деле требуют, чтобы люди жили в тотальном биовыживательном беспокойстве и аномии (проще говоря, в постоянном страхе). Конечно, они смутно это понимают и предлагают заменить государственные социальные программы “местной благотворительностью” — то есть предлагают волшебным образом восстановить генофонд среди людей (жителей обычного города), которые генетически не связаны вообще.

С другой стороны, государство не является генофондом или племенем и в действительности не может играть роль полноценной единицы биовыживания. В системе вэлфэра все становятся параноиками из-за постоянного страха оказаться “отрезанными” (“изгнанными”) по причине какого-нибудь незначительного нарушения в работе все более усложняющейся бюрократической системы. А в реальном тоталитаризме, где поддельное отождествление государства с племенем достигает уровня нового мистицизма, паранойя становится вообще тотальной.

Настоящая связь может возникнуть только в небольших группах, где все друг друга знают. Отсюда происходит постоянное (хотя труднодостижимое в условиях постиндустриального общества) стремление к децентрализации, возврату к племенному этосу, замене Государства синдикатами (как в анархизме) или группами, объединенными общим мировоззрением (такими, как группа “Сознание III”, в которую входил Райх). Вспомните эксперимент хиппи-шестидесятников, который до сих пор продолжается в многочисленных деревенских коммунах.

В реальном мире для большинства людей биовыживатель-ной связью являются бумажки, называемые “деньгами”. Антисемитизм — сложное заблуждение, имеющее множество граней и причин, но в своей классической форме (“заговор евреев-банкиров”) он выражает очень простую идею: враждебный генофонд контролирует бумажки, обеспечивающие нашу биобезопасность. Подобная паранойя неизбежна в денежной экономике: у наркоманов существуют свои мифы о поставщиках героина. Поэтому неудивительно, что сегодня, когда антисемитизм в Америке идет на убыль, идея “заговора банкиров” продолжает жить. Теперь в роли злодеев выступают старые семьи из Новой Англии, “истеблишмент янки”. Левые конспирологи могут показать вам генеалогические таблицы этих банкиров-янки — как в свое время антисемиты показывали генеалогию Ротшильдов.

С.X. Дуглас, инженер и экономист, однажды построил диаграмму, которую представил Комиссии Макмиллана, когда в 1932 году обсуждались вопросы денежного и кредитного регулирования. На ней были изображены две кривые — динамика процентных ставок со времени разгрома Наполеона в 1812 году и динамика уровня самоубийств за эти же сто двадцать лет.

Эти две кривые практически совпадали. Уровень самоубийств рос каждый раз, когда повышался уровень процентных ставок, и наоборот. Это вряд ли можно назвать “совпадением”. Когда процентные ставки растут, определенное число бизнесменов становится банкротами, определенное число рабочих оказывается на улице, а также растет общее биовыживательное беспокойство.

Марксистам и другим радикалам хорошо известны подобные факторы “ментального здоровья”, поэтому они презирают все виды академической психологии, не учитывающие эти биовыживательные аспекты. К сожалению, лекарство марксистов — сделать каждого зависимым от прихотей государственной бюрократии — оказывается еще хуже болезни.

Биовыживательное беспокойство окончательно исчезнет только тогда, когда мировое благосостояние достигнет уровня, при котором без тоталитаризма каждый будет иметь достаточно