Психология древнегреческого мифа - [25]

Сказали и исчезли. Что это, сон! Нет, она их явственно видела, явственно слышала; «как только догорит…» Боги, а оно уже догорает! Вскочила, схватила полено, потушила своим покрывалом и спрятала дымящуюся головню на самом дне своего заповедного ларца. «Это теперь моя высшая драгоценность, – подумала она, – сама жизнь моего сына!»

И Мелеагр вырос и стал действительно, как ему предсказывали Миры, самым прекрасным и могучим витязем во всей Элладе, гордостью родителей и надеждой граждан.

Это было то время, когда Триптолем, исполняя волю своей великой пестуньи, учил людей хлебопашеству. Прилетел он на своей воздушной колеснице и к царю Энею и был с честью им принят. Зазеленели, заколыхались калидонские нивы; возрадовался Эней: теперь, подумал, можно вовсе бросить охоту, эту жестокую кровопролитную забаву.

Однажды, собрав милостью Деметры особенно обильный урожай, он на городской площади Калидона приносил его начатки двенадцати великим богам, алтари которых красовались на ней. Был возжжен огонь; погрузив пылающую лучину в стоящее тут же ведро с водой, царь окропил присутствующую многочисленную толпу и затем начал приношение. Сопровождал он его молитвой, причем стоящий рядом с ним флейтист наигрывал торжественный напев. Сначала Гестии, богине самого очажного пламени, с которой всякий благоразумный человек начинает богослужебное дело; затем Зевсу и Гере, владыкам Олимпа, покровителям государств и семей; затем Посидону и Деметре, брату и сестре обоих владык, богам волнующегося моря и волнующейся нивы; затем Гермесу, ласковому другу смертных, даровавшему им первое стадо и научившему их скотоводству; затем Гефесту и Пал-ладе, учителям всех ремесел, облагородивших нашу жизнь; затем Дионису и Афродите, от коих всякий восторг и в творчестве и в любви; затем Аполлону, царю кифары и владыке Дельф, вещающему смертным волю Зевса и веления рока… и здесь Эней остановился.

– Здесь рядом алтарь Артемиды, царь! – заметил его старший советник. – Могучей сестры могучего брата. Не должно лишать чести ни одного из великих богов Олимпа…

– Она – богиня охоты, – презрительно ответил царь, – с тех пор, как питомец Деметры нас научил хлебопашеству, нам более не нужно ее кровавое дело.

На этом он и кончил торжество дожинок.

Но Артемида не забыла ему его дерзновенного слова. Чтобы ему показать, что и после перехода к хлебопашеству ее дело не потеряло своего значения, она вывела из своих нагорных лесов чудовищного вепря. Он принялся безжалостно опустошать своими клыками нивы и Энея и других калидонцев. Зеленеющие уже глыбы были выворочены, все поля изрыты; грозит при продолжении бедствия неурожай, голод.

И народ взмолился к царевичу Мелеагру, чтобы он, самый могучий витязь всей Эллады, снарядил охоту и освободил страну от этого бедствия. Мелеагру это и самому было любо: пылкий юноша не разделял тихих наклонностей своего отца. Он кликнул клич – и цвет тогдашней эллинской молодежи собрался, чтобы принять участие в этой отныне славной кали-донской охоте.

Первыми пришли оба брата царицы Алфеи, с почетом встреченные всеми как главные после самого царя вельможи страны. Потом богатырь Анкей, сильный, но необузданный; об его чудесных подвигах ходила громкая слава – полагали, что ему помогала волшебная сила. Потом еще много других, которых мы перечислять не будем; напоследок – дева из далекой Аркадии, охотница Аталанта. Она привлекла всеобщее внимание не только тем, что была единственной девой среди мужчин, но и своей неописуемой красотой – и нечего говорить, что все юноши, начиная с самого царевича, без памяти в нее влюбились и стали просить ее руки. Но она оставалась холодной к их стараниям: «Выйду за того, – коротко отвечала она, – кто убьет калидонского вепря». – «А если ты сама его убьешь?» – «Тогда останусь девой; этого-то я более всего желаю».

Одни только братья Алфеи не участвовали в общем увлечении; но не потому, что Аталанта им не нравилась. «Боюсь ее, – сказал старший младшему, – и если это не сама Артемида, то, наверное, одна из ее близких нимф». – «Да, – отвечал другой, – мстя за нанесенное ей нашим зятем оскорбление, она нашлет на него беду похуже самого вепря».

С охотой торопиться было нечего; надо было сначала через горных пастухов узнать, в какой чаще пребывает зверь. Тем временем все были гостями радушного царя. Днем они упражнялись в метании копья и других играх, развивающих силу и ловкость; вечером пировали, но скромно, довольствуясь одним кубком вина, чтобы не ослабить своего тела. Один только Анкей ни в чем себя не стеснял: спал до полудня, ни в каких упражнениях не участвовал, зато вечером пил без удержу кубок за кубком; а так как четвертый кубок, волею Диониса, был кубком Обиды, то не проходило пира без ссор. Одного только Мелеагра он слушался. «Знаешь, – сказал ему однажды тот, – мне вина не жаль, но как же ты, вечно пьяный, будешь с нами охотиться?» – Анкей грубо расхохотался. «Не беспокойся! – ответил он ему. – И вепря убью я, и на Аталанте женюсь я». – «Почему ты так уверен?» – «Потому что боги мне даровали три желания: два я уже израсходовал, но силой третьего исполню то, что сказал».