Психологические проблемы эффективности права - [32]

. Это следовало бы помнить тем, кто стремится к безудержному реформаторству, пытаясь при этом возлагать на право и его эффективность несбыточные задачи.

Необходимо осмысление феномена эффективности права и норм законодательства не только с утилитарных «государственнических» позиций, но и с точки зрения философского анализа смысла, назначения права. В литературе по философии права совершенно справедливо указывается на то, что «без четкого уяснения онтологической природы права, смысла и содержания понятия правовой реальности, знания основных форм бытия права невозможно понять феномен права в целом»[190]. В советской юридической науке при изучении эффективности норм права акцент делался на соответствие правовых предписаний объективным закономерностям социальной жизни, прежде всего экономической. Однако уже тогда ряд авторов отмечали ограниченность данного подхода. Так, М. Д. Шаргородский указывал, что «изучение объективных закономерностей социальной жизни – это не только самая сложная, но и трудно познаваемая и признаваемая часть науки»[191]. Изучению же психологических, антропологических основ эффективности права уделялось гораздо меньше внимания. В то же время «объективные законы социальной жизни затрагивают насущные интересы людей, а потому то или иное решение вопроса всегда воспринимается не только как объективно правильное или неправильное, но и в первую очередь как соответствующее или не соответствующее интересам определенных классов, групп и лиц»[192].

Изучение психологических аспектов эффективности права в целом и конкретных норм законодательства, конечно, не умаляет значения социальных факторов и необходимости использования опыта частных юридических наук. Так, при исследовании факторов эффективности конкретных нормативных предписаний, очевидно, следует взять на вооружение криминологический опыт исследования факторов отклоняющегося поведения. Например, К. Фрайд и Н. Репуччи следующим образом классифицируют факторы насильственного поведения: общество, соседи, школа, сверстники, семья, индивидуальные особенности личности[193].

В. В. Лапаева отмечает, что определение эффективности законодательной нормы в каждом конкретном случае требует творческого подхода, но «общим для всех исследований методологическим принципом могла бы стать ориентация на выявление показателей конфликтности, характеризующих меру удовлетворения правомерных интересов участников регулируемых отношений. Было бы полезным, чтобы дальнейшая разработка проблематики эффективности законодательства осуществлялась с учетом возможностей юридической конфликтологии как формирующегося нового направления в отечественной социологии права»[194].

Думается, что предложение профессора В. В. Лапаевой представляет определенный научный интерес. В качестве критерия сбалансированности социальных интересов и оптимализации уровня конфликтности, как представляется, можно было бы рассматривать снижение числа актов принуждения, в том числе связанных с реализацией соответствующей нормы. Добровольное соблюдение и исполнение нормы служат свидетельством ее восприятия общественным сознанием и общественной практикой. В то же время необходимо иметь в виду, что реализация различных норм изначально предполагает и различный уровень принудительности, а некоторые разновидности норм (управомочивающие, нормы-дефиниции) вообще реализуются без применения принудительной силы государства.

Исследование эффективности права, в том числе в ее психологических аспектах, должно исходить из того, что, хотя «без права идея правосознания теряет свой исходный, подлинный смысл, но, тем не менее, не сливаясь с правом, правосознание занимает первичное (детерминирующее) место в их взаимодействии»[195].

С позиций методологии исследования эффективности права и конкретных норм законодательства весьма интересным представляется и рассмотрение права как внутриличностного феномена. Так, В. М. Шафиров говорит о праве как о стороне, свойстве личности[196]. И если немало авторов говорили о роли личности в мире права, то для исследования эффективности в праве необходимо изучение и места права, норм законодательства, иных правовых и политических феноменов во внутреннем мире личности. И если право как регулятивная система правил и принципов занимает достойное место во внутреннем мире людей, определяя поведение подавляющего большинства членов общества, то тогда мы можем сказать, что право действительно эффективно в данном обществе, в том числе в сравнении с другими регуляторами поведения (корпоративными нормами и интересами, мотивами личной выгоды, политикой государства и т. д.).

Без сомнения, нормы законодательства, для того чтобы реализовываться в общественной жизни, должны не только существовать на бумаге, в текстах законов, но и быть признаны в сознании людей, должны являться неотъемлемой частью этого сознания. Это особенно актуально применительно к проблемам правового нигилизма в прошлой и современной России. И. А. Ильин в свое время писал о правосознании, которое было вынуждено считаться с правом и покорилось, но не признало того, чему покорилось. «Оно испытало правовую реакцию как противодействие, как активный отпор, угрожающий сопротивлением до конца, т. е. как силу, и оно признало силу права, но не достоинство его. Оно научилось тому, что право нужно знать, и, может быть, даже тому, что оно имеет объективное значение, но не научилось зрячему, разумному убеждению в духовной ценности права. Оно не претворялось в волю к праву, основанную на воле к его цели. Мало того: оно утаило в себе волю к бесправию и уверенность в том, что силе все позволено. Оно приучило себя лицемерно исповедовать, что сила там, где право, и сохранило непоколебимую уверенность, что право там, где сила… Корыстный инстинкт человека творил свою силу до тех пор, пока не испытал противодействие чужой организованной силы, он уступил ей и научился тому, что эта сила есть право и что надо ей покоряться, и в душе современного цивилизованного человека, покорившегося внешнему авторитету, осталось полусознательное убеждение в том, что право есть не что иное, как организованная сила»