Психофильм русской революции - [144]

К вечеру мы утомились. Но мои более молодые спутники утомлялись больше меня. Мы жаждали достигнуть конечной цели пути. Там, в Белой Церкви, я рассчитывал застать поезд штаба генерала Драгомирова. Кругом простиралась равнина, слегка подернутая снегом. Все было пустынно, только по дороге, как муравьи, с перерывами ползли люди. Попадались и отдельные повозки знакомых частей. Обогнал нас и Волчанский отряд, с которым я участвовал в бою в октябрьские дни. Неизменно удирали в тыл грабители-кавказцы. В боях их не было видно, в тылу их можно было видеть всегда. Последние десять верст пути были мучительны. Надвигался вечер, и части торопились попасть в де -ревню. Декабрьские дни ведь были коротки. Там уже скопилось много войск, которые разместились по всей деревне. На площади большого села, раскинувшегося на просторе, я встретил полковника Генерального штаба М...ва, который отходил со штабом бригады государственной стражи. Мы уговорились остановиться вместе и заняли помещение школы. Государственная стража выставила охранение. В одной из комнат нетопленого здания мы расположились на полу, на куче соломы. Вечером мы узнали, что два дня тому назад в деревню нагрянула банда в 500 вооруженных кавалеристов с артиллерией и учинила здесь основательный грабеж. Они застали здесь семь добровольцев, приехавших за фуражом, вывели их за деревню и там пристрелили. Несмотря на слухи о банде, спали мы великолепно. Было лишь холодновато. Это был еще райский период наших скитаний.

5 декабря мы поднялись с рассветом и тронулись в последний тридцативерстный переход на Белую Церковь. По слухам, там еще находился штаб генерала Драгомирова, с которым я должен был следовать дальше. Этот день был тяжел и неспокоен. Уже шли повсеместные нападения на отставших.

День был по-вчерашнему теплый и тихий, но зимний и не солнечный. Мы уже считали шаги. Часто садились отдыхать. Наметишь себе какой-нибудь бугорок по дороге и считаешь число шагов до него. Дойдешь, останется меньше. Колбасу и хлеб я давно поел и теперь, как ребенок, сосал сахар, борясь с соблазном сразу запихать себе в рот весь десяток кусков, который оставался в кармане. Широкая дорога-шлях шла степью. Земля замерзла и местами была кочковата. В первой деревне, которую мы проходили, был сахарный завод. Мои два спутника - офицеры Кинбурнского полка - решили остаться здесь на ночь, ссылаясь на усталость. Они соблазняли и меня, но я твердо помнил, что надо стремиться соединиться или со штабом, или с полком. Так гибли люди, разъединяясь.

Они отделились от нас, и больше я их не видал. В эту ночь всюду действовали бандиты, и я не знаю, удалось ли им спастись. Я продолжал путь вдвоем с поручиком Котловым.

Крестьяне, у которых мы остановились, напоили нас отваром листьев калины, заменявшим чай. Жили они чисто, жаловались на тяжелые времена и на то, что все их грабят. И здесь на печке лежал больной сыпным тифом. Мой спутник-поручик стал сдавать: в двое суток мы прошли, временами отстреливаясь, 82 версты.

Чем ближе мы подходили к Белой Церкви, тем пустыннее становилась дорога. Конные части нас обогнали, а пешие остались далеко сзади. Дивизия наша была недалеко. Нас обогнал автомобиль, в котором сидели полковник Жевалов, командовавший дивизией, и жена полковника Перемыкина. Мы обрадовались им как родным. Полковник похвалил меня за выполнение долга, и мне это было очень приятно. Он сообщил, что Кинбурнский полк идет сзади, и мы успокоились. Полковник Жевалов не добрался благополучно до Белой Церкви: на него напали бандиты и отобрали автомобиль. Снегу было мало, и ноги мерзли. Моя рана ныла. Мороз крепчал. Уже в сумерках, усталые, доплелись мы до станции Белая Церковь. Последние версты были мукой. Считали шаги и еле передвигали ноги. Встречные сообщили, что поезд генерала Драгомирова стоит, кажется, у вокзала. Мы подошли к станции со стороны поля. От дороги завернули вдоль полотна. Здесь уже были «свои», и как будто бы опасаться было некого. До станции оставалось около версты. И в этот момент со стороны окраины города раздались один за другим два выстрела, и пули просвистали над нашими головами. Мы даже не прореагировали на них. Кто стрелял? Ведь мы же считали город «нашим». Стрелял какой-то бандит в двух одиноко плетущихся офицеров. Совсем измученные, мы подошли к поезду. Я узнал, где находится генерал Розалион-Сошальский, и явился к нему. Он сидел в купе второго класса, битком набитом. Принят я был весьма сухо. Своего начальника я тогда не знал и подумал, что он остался недоволен мною за то, что я остался при боевых частях, а не ушел со штабом. Это произвело на меня удручающее впечатление. Генерал ни о чем меня не расспросил. Он сказал, что я могу поместиться в теплушке штаба. «Там спросите, где она.» Но спросить было не у кого. На путях стояло несколько поездов. Измученный и разочарованный, я присел на подножке вагона и впал в уныние. Гордость исполненным долгом сдунуло, как ветер сдувает перышко. Действительно «донкихотство», подумал я, никому не нужное. И стало мне все безразлично.

Станцию никто не охранял. Она была забита. На вокзале догорал пожар, недавно начавшийся. Наконец нашелся кто-то, кто указал мне вагон штаба. Я влез в полутемную берлогу, сплошь набитую людьми. Встретили меня, впрочем, довольно радушно. Они все-таки ушли вовремя со своим поездом. Но кто из нас выиграл - не знаю, по крайней мере в собственном самосознании. Я забыл свой «подвиг», а они -свое малодушие.