Псих ненормальный - [17]

— Жизнь показала, что черты Леопардовой прозорливости, — каждое слово чеканил! — в высокой степени свойственны сему дому и лично Виктории...

— Это подло, подло, подло! — закричали все разом, и я вспомнил, как недавно в поезде инженер-покерист, хлебая из судка борщ, читал над моим ухом «Литературную газету»:

— Смотри, живописец, как лижут: «Надо сказать, что черты ленинской прозорливости в высокой степени свойственны нашему ЦК и лично Леониду Ильичу...» Ни черта, ни Бога не боятся! Сахарова травят, Солженицына выперли, а Брежневу лижут...

Я голоден был как волк, но все-таки высунулся из спальника и, глядя мимо борща, взял газету. Это была статья Боба. Мне стало неловко. Наверное, потому постарался об этой статье забыть. Игнатий же все читал и все помнил.

— Подло! Подло! — затараторила девица в шортах.

— Идем, Рыжикан, — сказал Игнатий.

— Иди один... Черт собачий, в свою мастерскую меня не пускал.

— Оставайся, — сказал Боб. — Оставайся, дорогой. А вас я не задерживаю. Пригласили, понимаешь, как значительного человека, а повел себя как паяц. Да-да, паяц. Цитируете, понимаешь, неправильно. Вы в политике ничего не смыслите. Я о разрядке, понимаешь, написал... А Сталин что, лучше? Война — лучше? Надо, понимаешь, практически подходить... А вы ни в политике, ни в искусстве ничего, гражданин Шабашников, не понимаете. Вы салонный живописец. У вас известность, потому что вы — салон. И вы душите все молодое. Вика просила вас не приглашать, но я думал: вы — величина. А вы, понимаешь, пустышка...

— И это хваленое восточное гостеприимство?! — вздел руки мэтр. — Идешь? — повернулся ко мне.

Я мотнул башкой. Дело было не только в даче. Ничего плохого Бобы мне не сделали.

— Оставайся, подлиза! — Игнатий выплыл из мастерской. Его не провожали.

— Ну и фрукт, — вздохнул Боб. — И таким, понимаешь, принадлежат все посты.

— Он нигде не служит...

Меня грызло, что не кинулся вслед за мэтром.

— Все равно. Всюду, понимаешь, своя рука. Трубку поднимет — и тебе госзаказ. Скажет кому надо, сразу, понимаешь, персональная выставка.

— Папа... — сказала Вика.

— Ну и воспитатель! Где ты взял такого? — накинулся на меня Боб.

— Отец нашел.

— Твой отец, понимаешь, добряк был. И ты непринципиальный. Не защитил младшего товарища. А Вика тебе как сестра. Ее, понимаешь, бьют, а ты книжку читаешь. Телефонный справочник? Нашел время!

— Женщина приехала...

— А, любовь? — замялся Боб. — От любви, дорогой, глупеют. А все-таки, как тебе Вика? Впечатляет, да?

— Папа!..

— Она, может, полгода писала, а я вот так сразу. Подумать надо... — промямлил я.

— Подумай, дорогой, подумай. Завтра, понимаешь, посерьезней драка будет. Шабашников — что? Паяц, понимаешь, а завтра враг позначительней вылезет. Вот билет — приходи завтра.

— Спасибо. Не тушуйся, Вика. Плюй на всех и на меня тоже.

— Правильно, дорогой. Вот за что тебя люблю: откровенный ты, понимаешь, человек!.. — расчувствовался Боб.

Я выпросил до завтра телефонный справочник и в подвале, не зажигая света, без толку звонил по всем гостиницам.

ЗИМА НА ВЗМОРЬЕ

1

Когда вечером вернулся на дачу, Костырина с Томкой уже не было, и я решил, что прошлая ночь — не более чем эпизод.

— Деваху бы сюда, — вздыхал, законопачивая в зале окна. На самом деле мне нужна была Томка. «Голубчик, не попадитесь», — передразнивал я профессора, но не помогало. Я и впрямь по ней скучал. Так длилось с неделю, а когда вроде успокоился, парнишка привез на велосипеде телеграмму: «Позвони офис». На радостях я дал ему рубль, но потом передумал и звонить не пошел: что я, срочная сексуальная помощь? Мужчина на ночь из фирмы «Заря»? И что за анонимные телеграммы? Надо — пусть сама приезжает.

И приехала. Как всегда — в пух и прах... Кожаная сумка на молнии набита классной жратвой и выпивкой.

— Назад вези, — сказал ей, когда малость пришли в себя. — Куда мне такое? Я ж нищий.

— Глупый, — не прикрываясь простыней, она расставляла на столе питье и закуску. — Я работу привезла. От нас и соседей. Молодой мужчина, а живешь как загородный пенсионер — с лапши на макароны... Удивляюсь, как у тебя фурычит.

Мне вдруг захотелось, чтоб она исчезла. На сегодня уже не нужна. Но мы долго пили и ели, а потом она занудно объясняла, что я должен изобразить, а я еле сдерживался, чтоб ее не выгнать.

На другой день трещала голова и лень было тащиться за пирамидоном. Но к вечеру, когда, внемля Томкиным наставлениям, набросал кучу эскизов, вдруг захотелось показать их ей, и вообще захотелось... Я поплелся на ту самую станцию, где дней десять назад села в электричку ладная девица в кримпленовых брюках, и позвонил Томке домой.

— Да, — ответил Васька.

Я растерялся, потому что вовсе о нем забыл, и ляпнул:

— Привет!

— Рыжий? Где пропадаешь? — обрадовался Костырин. Будто не знал где. Я почувствовал, что Ваське тухло. Либо никто не звонит, либо звонят и лезут с утешениями.

— Я без дела... Скучно тут, — промямлил я.

— Дуй к нам. Томка скоро придет, накормит.

— Поздно уже.

— У нас заночуешь.

Ничего себе кино: трое в одной койке!

— В другой раз... Тут ждут, — постучал для видимости в стекло монетой.