Псевдо - [31]

А в листочке был полупоэтический бред зрелого довольно-таки Скворцовки о шариках воздушных, о лошадях, с постоянными обращениями к знаменитому Постуму, с обрывками всем известных разговоров о том, что помнишь ли, мол, жрицу некрасивую, но с какими-то там ногами. С какими же? Как узнаешь теперь? Не Бродского же перечитывать, право!

А ещё есть такой писатель Фолкнер. И много ещё кто есть. Много ещё кого. Кого упомянуть, кого любить, кого жаловать, кого жалеть, а кого разжаловать. Разжаловать в игрушечного солдатика оловянного и балерину ему. Балерину. Похоронить потом всех. С Катей Живовой вообще много говорили о кладбищах и похоронах. О смерти меньше, но тоже. А что касается Фолкнера, то интересен здесь Гаврилов, а, точнее сказать, я, потому что Гаврилов, упомянутый выше, неоднократно, неоднократно, опять же, говорил, что если бы снимал фильм по «Шуму и ярости», то непременно поручил бы роль Бенджамена мне.

Потерял, потерял я листочек про воздушные шарики. Потерял. Горе, горе мне, велеречивому Рыжику. Эдик Рыжкин.

Эдик Рыжкин учился со мной в музыкальной школе имени Юрия Шапорина, который написал оперу «Декабристы». Эдик Рыжкин играл на флейте, сочинял фантастические рассказы, а где он теперь — не могу знать. (Как раз Дулов полчаса назад спрашивал меня что-то о пунктуации.)

Надо. Надо. Надо. Надо! А может и вовсе не надо. Ещё всё можно изменить. Ещё всё можно исправить. Ещё всё можно как-то повернуть, направить как-то, видоизменить. Ещё больше половины жизни моего «Псевдо».

А может уже ничего. Может приехали. Всё. Уже сделаны ставки и, словом, что ты не делай — всё одно: выйдет хуйня.

И всем это вам и без меня известно. Всегда известно. Всегда известно. Было. А может и не всё вам известно было? Может кое о чём я вам должен сказать? Сказать? Что сказать?

Мы уходили пьяные — я и Ирочка-девочка-ДобридЕнь. Уходили с дня рождения Миши Дренделя, которому я тридцать штук должен. Уходили пьяные, и она сказала мне, что если мне нужно, то я могу её поцеловать. Дурочка. Дурочка ты Иринушка! Мне так не нужно! А как мне нужно? Нужно ли вообще? Мне? Мне? Кому? Какого черта? Тебя ли мне нужно? А может всё потому, что тебя-то мне и нужно всегда? Может ты мне нужна? Может Лена? Может быть Милушка? Может быть Лена-2?

Ты, Ирочка, эти строчки читаешь сейчас, в этот самый момент. Я как представил, что это происходит сейчас, в 23.50 29-го марта такого-то года, никакого опять, так понял, что провокация, что провокатор я. Прости меня. Прости меня Ирочка Серёжина, Серёжи моего хорошего, бедного, сентиментального, злого, грубого слегка (даже не слегка), но с детской мечтой о резиновом крокодиле, чтобы плавать, чтобы плавать, плавать в ванной, плавать с ним в ванной, с крокодилом резиновым. Простите меня…

Ещё помню, как Маша, сестра моя, родилась. Приехали к Ирише в роддом, а Машка маленькая такая, и я такой, такой я.

Вот она ловушка! Вот она эта фраза: и я такой, такой я. Блядь!!! Надо, не надо — что теперь о таком? Таком неважном сейчас. Не хочу слез. Не хочу. Ничего. Не хочу романтизма. Пушкин — молодец. Лермонтов — говнюк мой несчастный. Ангел ёбаный. Леночка и Лимонов.

Не хочу, а хочу читать «Безымян²ую повесть» Серёжи Мэо. Хочу. И ещё хочу такой роман написать, чтобы все там жили, чаи гоняли, и все-все целиком, и всё как здесь, и все туда, в эти странички влезли и всем жилось хорошо, чтобы не плакал никто…

Божийдаров Роман лодочку оттолкнул от берега заводи тихой, тихой заводи тишайшей. Поплыл.

Плыл, плакал, на звезды глядел. Парабеллум сквозь штаны гладил. А штаны с лампасами были…

Как будто сам демон зажигает лампы, чтобы представить всё не в настоящем виде. Невский проспект даже уже и не лжёт.

…И ударил Пискарёва Божийдаров-сержант по голове. Полетела эмаль во все стороны. Расплескалися краски, и война началась. В ушко мое Каратаев Платоша залез и пах там невкусно и нехорошо. Самая вкусная голова у Иры Добридень. Всем головам — голова.

Скажи мне, голова-голова, что со мной происходит? Ира, скажи! И расскажи! И покажи! И больно не делай.

Душа душе — не помеха, но в голове у меня прореха.

— «Псевдо», «Псевдо», поедем со мной в Архангельск?

— Нет, не поеду.

— Поедем живо, блядь, сука, поехали, на хуй, блядь!

— Не поеду. Ты Скворцов, отец мой, говно…

Приснился мне сон. Какой — не помню, но проснулся ни в тех — ни в сих. Не тот какой-то проснулся я.

Скажите мне, как, как же это можно игнорировать хоть что бы то такое да ни было?! Как! Как вы можете так? Не могите так больше! Не делайте!

Оленька Владимировна моя красивая, не сердитесь на меня, девочка вы моя. Простите за всё. Отчего мы с вами не полюбили друг друга?

Милая, милая Оленька! Вы удивительная женщина! Я мог бы любить Вас всю жизнь, если бы… Ах, если бы… Любимый катечкин Кри-Кри. Котёночкин воистину. Воистину такой же, как кто? Как я? Я? Кто это я?.. Лёня…

Кто мы все? Кто такие? Почему раньше не замечали? А тебе, Сеня Славович Журов, роман сей тоже дам почитать. Хочу, чтоб понравилось тебе. Только ты не рассматривай его как литературку эту ебучую всеобъемлющую! Ты его как свой дом оцени, в котором жить тебе придется всю жизнь! (И это ко всем относится!)