Прыжок за мечтой - [20]

Его кровать стояла в кабинете математики. Это был его класс. На стене висели фотографии с изображением лиц математиков: Пифагор, Евклид, Архимед, Декарт, Ферма и другие. Казалось, что они все смотрят на Костика в некоем ожидании чего-то. И раненые. Их было много. Кровати стояли плотно. Медсестра каждый раз предлагала выйти в коридор, там немного посвободнее, но всегда получала отказ. Ей приходилось протискиваться по узкому проходу вместе с Костиком к окну. Лежачие раненые смотрели на Костика взглядами, в которых читалась боль, страдание, отчаяние, надежда, возможно, зависть, что он ходит, а они нет. От этого Костику было неловко, и он старался большей частью смотреть в окно, повернувшись ко всем спиной. Сам ни с кем не заговаривал. Если спрашивали, отвечал односложно, без настроения, давая понять собеседнику, что желания разговаривать у него нет.

Ворота сквера, распахнутые настежь, манили выйти туда, к дороге. Сразу за которой, на высокой насыпи пролегала железная дорога. Вот станция «Инская» выглядела совершенно иначе, чем в его времени. Возможно от того, что ходили паровозы, выбрасывая в воздух чёрный дым из массивной трубы, свистя и громыхая огромными колёсами. Станция работала сутками. Костик частенько просыпался от грохота с той стороны и долго не мог уснуть.

До станции от здания школы метров триста или четыреста. Вон стоит военный эшелон с красноармейцами в обычных деревянных вагонах. Они ещё все живы. Смеются, разговаривают, грустят. А через несколько дней их бросят в бой. И сколько из этих ребят останется в живых, неизвестно.

За те дни, что Костик пребывал в госпитале, ему удалось выяснить, что привезли его из-под Ленинграда. Непривычно было слышать название этого города, который в том мире называется Санкт-Петербург или просто Питер. Ещё удалось выяснить, что ранили Костика в начале августа в составе отдельной штрафной роты 42-й армии Ленинградского фронта. А вот где именно осталось тайной.

И вообще многие удивлялись, что Костик оказался в Новосибирске. Каким чудом его отправили именно сюда, тоже осталось тайной.

На станции запыхтел паровоз, раздался гудок, вырвался пар. Опоздавшие красноармейцы прыгали в вагоны, кому-то махали, с кем-то прощались. На перроне собралась довольно большая толпа провожающих.

Костик сглотнул вставший в горле ком.

– Поехали касатики, – услышал он за спиной голос бабы Нюры. – Дай бог вам вернуться живыми.

Костик оглянулся и застал движение рукой. Баба Нюра перекрестила тех, кто отправлялся на фронт.

– Пойдём, хватит уже истуканом стоять у окна, – она цепко ухватила Костика за рукав. – Без костылей надо пробовать. Быстрее ходить по новой научишься.

Костик промолчал. Он вспомнил повесть Катаева про лётчика, который воевал на протезах, и чтобы попасть на фронт танцевал в госпитале. У него ног не было.

«У меня ноги на месте, значит, и ходить смогу».

– Чего замер? Шагай потихоньку. Отвоевался.

«Как отвоевался? Почему отвоевался? Ну приволакиваю ногу немного, это же не навсегда! И доктор говорил…»

Слово, брошенное бабой Нюрой, неожиданно зацепило его и разволновало до такой степени, что на лбу выступил пот. Вспомнился разговор с доктором по поводу восстановления чувствительности ноги.

– Ничего, – бубнила баба Нюра. – Ты ещё молодой. Руки и ноги целы. Работу найдёшь. Девок после войны много без мужиков останется. Найдёшь свою. Всё образуется.

«Девки? Какие девки? Причём тут девки? Я в хоккей хочу играть. Мне нужна моя нога! Доктор говорил…»

Костик внезапно остановился.

– Устал, миленький? Отдохни чуточку. Вон весь потом покрылся.

«А ведь доктор говорил, что поможет только чудо. Чудо? Медицина бессильна что ли? Мне нужна моя нога!»

– Ничего тут не поделаешь сынок, – вздохнула баба Нюра. – Война проклятущая сколько горя принесла.

Костик оглянулся вокруг. Несколько десятков глаз смотрели в его сторону. Последние слова он, забывшись, выкрикнул на всю палату. Стало как-то не по себе.

– Держись, браток, нога на месте, остальное от тебя зависит. Верить надо. Чудес в нашей жизни много…

Костик попытался найти глазами того, который сказал эти слова, но так и не нашёл. Баба Нюра помогла лечь в кровать, прикрыла одеялом.

– Всё образуется. Поспи.

Ночью стало плохо. Мирная болезнь в военное время как-то не стыкуется. По крайней мере, так думал Костик. Но зуб схватило так, что хоть на стенки лезь. Дежурная медсестра просила подождать до утра, но видя состояние Костика, у которого резко повысилась температура, решилась сообщить дежурному врачу.

– И что тут у нас молодой человек? – врач с сединой в волосах и маленьких очках на носу, с сочувствием смотрел на Костика. – Рот откройте. Я хоть и не зубной врач, но кое-что понимаю. Ага. Нарыв. Отёчность. Больно? Ну-ну.

Костик дёрнулся от нажатия пальцем на вздувшуюся десну.

– Всё-всё, больше не трогаю. Потерпи ещё чуток. Сейчас придёт очень хороший зубной врач Яков Израилевич Домпельман. Молод, но рука лёгкая, весь в отца пошёл. Его отец Израиль Натанович прекраснейшим зубным врачом был. Все товарищи из обкома и горкома лечили у него зубки.

Костик через боль и слёзы рассмотрел молодого хорошего врача. Чуть вытянутое овалом лицо, круглые большие очки в роговой оправе и маленькие пальцы.