Прыжок - [30]

Она в отчаянии обняла сама себя руками: «О, если бы все было, как раньше!.. Сейчас бы Джорджио вставал, откашливался и несся в ванную. Его большое мускулистое тело оставалось бы обнаженным»… Она любила наблюдать, как он одевается, даже сильная усталость не мешала ей следить за ним, впитывать взглядом его образ. И никогда, несмотря на прожитые вместе долгие годы, Донне не надоедало любоваться им. В действительности с годами она любила его все больше и больше.

Донна признавалась себе, что Джорджио принимает это как должное. Но таковы уж мужчины! Долли говорила, что ее муж не заметил бы, если бы она продефилировала по гостиной в обнаженном виде. Только бы не встала перед телевизором, но тогда Долли пришлось бы расплатиться сполна.

Между тем Джорджио всегда относился к Донне почтительно, уважал ее чувства. Он никогда не давал повода думать, что изменяет ей. Хотя благодаря женской интуиции она всегда об этом узнавала, причем немедленно. Такое случалось не слишком часто за долгие совместно прожитые годы, но когда это все-таки происходило, то весьма опечаливало и глубоко обижало ее. И все же Донна находила Джорджио оправдание: он человек, которому постоянно нужно общение с новыми людьми, их обожание; Джорджио из тех, кто всегда получает, что хочет.

Она неизменно благодарила бога за Джорджио — благодарила Господа потому, что Он решил предназначить Джорджио ей, маленькой Донне Фенланд. Такому ничтожеству! Джорджио был рядом с ней, когда она теряла младенцев, и Донна понимала, как страстно он желает иметь детей. Он родился от брака между членами семей греческих и ирландских католиков и, конечно же, мечтал о детях. И все же не бросил жену ради более плодовитой женщины, ни разу не поднимал эту тему, даже когда они ссорились. Хотя подобное случалось не часто. Донна боялась ссориться с Джорджио, страшилась дать ему повод не хотеть ее.

Теперь Донна была оторвана от него, и ее пугало, что такое положение может сохраниться навсегда. Но именно полиция и суд лишили ее мужа, а не какая-нибудь пышногрудая блондинка, похожая на фотомодель, у которой гормоны так и брызжут из всех мест. Раньше Донна беспокоилась об этом больше всего за весь период своей супружеской жизни. Сейчас же она предпочла бы, пусть это могло показаться забавным, чтобы он бросил ее ради другой женщины: это все же лучше, чем думать, что он заперт в тюрьме на острове Вайт… Ее Джорджио, ее свободный человек! У Джорджио имеется яхта, Джорджио так любит путешествовать, Джорджио бродит по полям каждое воскресенье после обеда, потому что любит свежий воздух, Джорджио дорожит своей свободой…

Донна прикусила губу и сдержала подступившие слезы, хотя из-за них, таких обжигающих и соленых, у нее запершило в горле. Она снова подошла к зеркальному шкафу и уставилась на собственное отражение. В глазницах залегли тени, но глаза еще сохранили глубокий темно-синий цвет. Скулы всегда выступали, а теперь еще больше, когда она потеряла в весе. Губы были сухие, потрескавшиеся: она плакала по ночам и кусала их, чтобы подавить душераздирающие рыдания, душившие ее из-за невыносимого одиночества. Донна прислонилась лбом к холодному стеклу и глубоко вздохнула. «Джорджио вернется домой, как только решено будет с его апелляцией. Он будет дома. — Она повторяла это снова и снова, как мантру: — Мне надо верить в это, надо верить… Если я перестану верить в это, мне останется только взять веревку и повеситься. Это не праздная угроза, это правда, настоящая, неизменная истина… Без Джорджио Бруноса я ничто».

Она будто раскачивалась на тоненькой ниточке… Если Джорджио проиграет апелляцию, нить эта порвется, а вместе с ней исчезнет смысл ее, Донны, существования. Радостное настроение, в котором она проснулась, улетучилось. Мысль о том, как ей приятно заниматься делами мужа, его работой, тоже отступила на задний план. Потому что, если Джорджио не вернется домой, бизнес, дом, машины — все, чем они владеют, превратится в прах.

Все, что ей нужно от жизни, — это только он.

Дональду Левису исполнилось пятьдесят два года. Левис не был рослым и статным мужчиной, но недостаток роста он восполнял устойчивой репутацией человека крайне жестокого. Полицейским отделениям в Свени, летучим отрядам и отделу серьезных преступлений потребовалось одиннадцать лет интенсивно работать, прежде чем они поймали его. Он считался замешанным в каждом ограблении, о котором только было известно людям, но о некоторых его делах полиция и публика в целом даже не подозревали. Он являлся международным преступником и тем не менее рассматривал любые свои действия как жизнеспособное дело. И так все представлялось большинству его современников. Он занимался всем чем угодно: начиная с торговли женским телом и заканчивая продажей наркотиков, мальчиков и оружия. Его отличали страсть к почти хирургической чистоте, а также суховатое чувство юмора. Ему нравились молодые люди, красивые молодые парни, а его камеру тюремщики сделали похожей на комнату отдыха водителя автобуса.

Неприкрытая сила личности Левиса давала ему необходимое преимущество перед более крупными и сильными мужчинами. И не только это, но еще и его садистский ум. Он одевался щеголем, с почти женской тщательностью. Кроме того, он обладал необыкновенной проницательностью. Дональд Левис в юности был не в состоянии написать собственное имя — до того, как в возрасте пятнадцати лет попал в тюрьму «Холлансди Бэй Борстал». Там ему вкололи три дозы сильнодействующего лекарства, и с этих пор он больше не останавливался в приеме наркотиков. Левис испытывал природную ненависть к власти любого рода, ненавидел женщин, а также большинство своих современников. Ему поставили диагноз «психопатия» — и он потратил уйму денег на то, чтобы его не перевели в «Бродмур», несмотря на то что режим в «Бродмуре» был гораздо мягче. Зато там практически отсутствовала возможность убежать или, что более существенно, быть отпущенным под честное слово.