Прыжок - [236]

Долли кивнула.

— Он пытался остановить Пэдди. Это отчасти оправдывает его, Донна, ведь он пытался остановить Большого Пэдди!

— Это так много с его-то стороны, могу заметить! Он ведь не испытывал такой жалости к детям, которых использует.

Лицо Долли сморщилось от недоумения.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о борделе в Шри-Ланке. О порнографических снимках детей, которые по телефонной линии поступают из Азии в Англию. О том, что они снимают порнофильмы, записывают их на диски, а потом отправляют в порнографические журналы для педофилов и продают по всем Британским островам, рассылая их в почтовых заказах. Я говорю о Джорджио, Пэдди, Дэви и обо всех других, кто в этом замешан. Вот о чем я говорю, Долли! Ты все время была права.

Лицо Долли на глазах Донны осунулось.

— Значит, Джорджио замешан в этом? Он стоял за всем этим…

Донна утвердительно кивнула.

— У меня было такое чувство насчет него… — сбивчиво произнесла Долли. — Не знаю почему, но просто я об этом знала. Все это — крупный бизнес. Нет ничего удивительного в твердом намерении Пэдди выяснить, что происходит.

— Да, это крупный бизнес. И Джорджио очень хотел сделать его таким крупным: он даже ободрал все свои дела здесь, чтобы развернуть тот бизнес. Наверное, я была глухой все эти годы. Глухой и слепой. Долли, как же я могла все эти годы жить с человеком и не понимать, что он мразь?! Кусок дерьма!

Долли, тяжело дыша, положила ладонь себе на грудь. Она забыла о собственном страхе, глядя на несчастную женщину с разбитым сердцем и израненной душой.

— Он не всегда был мразью, Донна. Проблема Джорджио в жадности. Он с детства отличался жадностью. А жадные люди творят ужасные вещи. Ты помнишь его несколько лет назад? До того, как развернулся строительный бизнес? В те дни он, по-моему, был неплохим человеком.

— Ой ли? — фыркнула Донна. — Боюсь, он был настолько хорош, что ухлестывал за всем, что двигалось. И при этом не попадался. Вот в этом деле он действительно отличался… Ты знаешь, что я чувствую, Долли? Ты даже не можешь представить, что я сейчас чувствую! Я выяснила, что двадцать лет своей жизни растратила впустую. И ради кого? Ради мрази… Ради куска дерьма… Ради греческого сутенера! Попробуй представить себе, что может чувствовать человек, над которым все вокруг за глаза смеялись, причем все эти годы: глупая Донна, идиотка в «Мерседесе»!.. Хорошо одетая, пррекрасно воспитанная жена самого величайшего негодяя, из всех, кому Бог когда-либо позволил родиться на земле. И знаешь, что хуже всего? — с горечью призналась Донна. — Я смотрела на многих людей, как на Кэрол Джексон, — сверху вниз. Я думала она — такая же серость! Только потому, что у меня имелась степень, я была уверена, что намного умнее всех них. И все же у Кэрол Джексон больше соображаловки, как она это называет, в ее мизинце, чем у меня во всем теле! Я бесполезная задница. И Джорджио использовал меня для прыжка, понимая это. Он понимает: я достаточно глупа, чтобы поверить во все, что он плетет мне… О, к черту чай, — решила вдруг Донна. — Давай-ка выпьем виски, Долли! Мне надо тебе рассказать еще много чего.

Кэрол Джексон искоса поглядывала на Дэви, накрывая для детей чай на кухонном столе. Дэви грыз большой палец правой руки, что всегда являлось у него признаком возбуждения. Кэрол спросила себя: «Что его тревожит?»

— С тобой все в порядке, Дэви?

Он молча смотрел в окно, игнорируя ее вопрос.

— Дэви! Я спросила: все ли с тобой в порядке? — повторила она вопрос.

Только тогда он перевел взгляд на нее. Голубые глаза его были подернуты дымкой отчаянного страха. И Кэрол опустилась на колени перед его стулом.

— Что случилось, Дэви? Ты давно уже не в себе. Что-то стряслось? Могу я тебе помочь? Могу ли я что-нибудь сделать?

Дэви внимательно взглянул на жену… Ее обесцвеченные волосы, как всегда, были стянуты узлом на затылке, макияж нанесен умело, хотя и несколько чрезмерен. Одна фальшивая ресничка в уголке глаза отклеилась, и это придавало ее лицу какое-то странное, но приятное, располагающее выражение. Напрашивалось сравнение ее с восточной женщиной. Помада у нее облезла, но нанесенный карандашом контур сохранился…

Дэви мысленно увидел ее такой, какой она была в день их свадьбы. Живот у нее, тогда уже беременной, опустился почти до колен, но лицо сияло от счастья. Почти двадцать лет она стояла рядом с ним. Дэви явно осознавал: если бы ей хотя бы намекнули, в чем он замешан, — по-настоящему замешан! Она пришла бы в ужас от омерзения… Ему тоже было теперь мерзко. И первый раз в жизни он подумал о том, что случилось бы с ним, если бы он ее потерял. По-настоящему потерял. Потому что пока она нуждается в нем, все будет идти как всегда. В течение всей их супружеской жизни он болтался, в общем-то, сам по себе. А она несла бремя семьи за них обоих.

Он спросил себя, что бы он чувствовал, если бы ее не было рядом, если бы она не ждала, когда он вернется домой, с готовой едой и готовая выслушать его. Он спрашивал себя, что было бы, если бы он открыл шкаф и не нашел бы там ни одной пары чистого белья, или носков, или чистой рубашки, которые таким чудесным образом умела складывать своими руками жена. Он задавал себе вопрос, что бы это для него значило, если бы он мог бы навещать своих детей только по уикендам вместо бездарных выступлений в роли полноценного отца, особенно когда его это устраивало, обычно на Рождество и в дни рождений.