I
Большая горка дней накопилась за плечами. Дни — вихри, дни — омуты, дни — жернова. Один катится золотой дыней в белесом мареве будней, и сладкий сок каплет с губ счастливчика, закусившего его жадными зубами, а соседний застревает в глотке горьким жгучим инбирем. А там один срывается с бесконечной рабочей цепи и летит к небесам этаким чортовым огненным фейерверком.
Всяко бывало у Джеги. Прежде как-то не замечал разницы в днях. Были все, как братья, похожи друг на друга лицом и повадкой. Все как один — тугие, рабочие заботливые дни. Теперь каждый день на свой манер. Юлочкины радости, юлочкины горести, юлочкина страсть красили каждый из них в другую краску, каждый делали особым.
Были меж ними битвы шуточные и нешуточные. Затевала бой Юлочка. Утром, одеваясь, хмурила Юлочка тонкие брови:
— Негде повернуться. Хоть на крыльцо беги одеваться. Некуда тарелки поставить. Когда уж кончится эта несчастная теснота!?
А позже, когда Джега шелестел бумагами за обеденным столом, Юлочка жаловалась снова:
— Приткнуться некуда почитать. Хоть бы диванчик какой-нибудь был. — Потом безнадежно махала руками:
— Впрочем, если б и был — все равно поставить некуда.
Джега отбояривался как мог:
— Чудачка! Где же тесно? Две-то комнаты на двоих тесно?
Руки Юлочки беспокойно метались перед джегиным носом.
— Ух ты… комнаты! Да разве это комнаты!? Это же клетушки. Птичьи клетки. Тюремные камеры. Три шага вдоль, три поперек.
Джега взмывался:
— Это уж свинство. Рабочие в таких комнатах по пять человек в каждой живут.
— Живут… у каждого свои потребности. Совсем необязательно всем равняться по самому скудному уровню. У них одна работа, у тебя другая. Они, придя домой, могут ничего не делать, а ты вот, видишь, должен еще сидеть работать. Тебе нужна такая обстановка, чтобы ты мог эту работу нести.
— Обстановка! Да ведь я и без того буржуем сижу. Тихо. Свободно. Какой же еще обстановки надо?
— Оставь пожалуйста! Какая там обстановка! Тебе даже негде бумаги свои разложить. У тебя стола письменного нет.
— И обеденный хорош.
— Да, хорош! А когда я захочу выпить стакан чая, я должна с ним либо ткнуться в угол как кошка со своим блюдцем молока, либо гнать тебя со стола.
— Эва, да ты пристройся здесь на краешке. И мне хорошо будет — видать тебя за работой.
— Нет… нет же, это дико. Нет кухни. Примус осточертел, да и что можно на нем сделать? Почему ты цепляешься за свои глупые привычки времен девятнадцатого года? Обязательно все надо делать на ходу и питаться воблой или тухлой колбасой, когда есть свежая рыба, мясо и возможность приготовить по-человечески. Эта проклятая теснота невыносима. Что тебе стоит зайти в откомхоз и попросить себе квартиру? Тебя знают. Тебе дадут.
— В том-то и штука, что меня знают и мне дадут. Потому-то я и не могу итти. Понимаешь ты меня, Юла?
— Странные воззрения! Какая-то глупая щепетильность. Кому это нужно? Разве ты делаешь что-нибудь незаконное? Наконец, разве твоя работа не стоит такой мизерной платы, как приличная квартира?
— Что стоит, то мне в дают. Оставим, брат, лучше.
Мотал кудлатой головой Джега, хмурил брови и, грызя карандаш, зарывался в бумаги. Полчаса ни звука. Тикают часы посреди вороха бумаги. Вдруг шею забывшего обо всем Джеги обвивают ласковые руки, и мягкая шелковистая щечка прижимается к его колючей щеке. Джега закидывает назад голову, и бумаги с испуганным шелестом скатываются с края стола на пол. Над ухом ласково упрекающий голосок:
— Вот видишь, даже обнять тебя нельзя. Всегда что-нибудь зацепишь в тесноте.
И наконец он сдался, капитулировал и отправился в откомхоз. Розовые стены кабинета откомхозовского зава, товарища Карповича, стали свидетелем его падения. Он положил на край стола свой потрепанный портфель и, смотря себе на носки сапог, сказал:
— Карпович, мне нужна небольшая квартира.
— Хорошо, — сказал Карпович и заорал в телефон:
— Слушаю!
Через две минуты Карпович поднял на Джегу удивленные глаза и, поправив очки на носу, протянул руку:
— Джега! Здравствуй, садись!
— Мы уже здоровались, я я уже сижу. Мне нужна небольшая квартира.
— Квартира, ага… да, да… Сейчас… Алло! Слушаю! — схватился он снова. Долго, надрываясь, кричал Карпович в трубку, горячась, убеждая, возражая и поддакивая.
Наконец бросил трубку в гнездо и поднял на Джегу усталый, мутный взгляд:
— Собачья работа! Садись! Ты что-то говорил.
— Мне нужна небольшая квартира, — настойчиво сказал Джега. Карпович провел сухой рукой по лысине:
— Гм. Квартира… тебе… Хорошо… Алло. Слушаю же, ну!
Квартиру Карпович дал.
Квартирка была хорошая. Три просторных светлых комнаты. Юлочка довольно поблескивала глазками и хозяйственно морщила носик:
— Это будет твой кабинет, это спальня, рядом с кухней столовая. После отделки это будет выглядеть вполне прилично. Нам повезло с квартирой. Это прямо счастье. Незаметно всунул Джега свою кудлатую голову в хомут этого счастья. Через неделю квартира была завалена кирпичом, известью, досками, глиной и еще чорт знает какой дрянью. Однажды совершенно неожиданно в темной передней перед Джегой предстали две длинные измазанные глиной и известью фигуры. Они, видно, ждали его возвращения и тотчас же, угрюмо сопя, надвинулись на него.
