Прыщ - [27]

   «По дому гуляет

   Дымок молодой.

   А люди рыдают:

   Он едкий такой»…

Дым — гуляет, сажа — выпадает. Хлопья сажи и пепла, неторопливо кружась, как чёрные снежинки, опускаются вниз. На всё, что есть.

Вдоль стен на уровне бедра прибиты неширокие помосты из тесин. Говорят — «полати». Мы на них спать будем. Под каждой полатью… а как правильно в единственном числе? — мешок с сеном — тюфяк. Каких-то тумбочек, столиков, шкафчиков… Даже каких-то вешалок, гвоздиков в стенах… Хотя понятно — при таком саже-паде…

А я удивлялся известной фразе Бибикова, сказанной им Екатерине Второй:

«Везде сарафан пригожается, а не надо сарафан — под лавкой наваляется».

Откуда такая русская народная мудрость? Откуда у русских женщин манера кидать одежду на пол, под лавку? — А больше некуда!

   «Грязь кружится, летает, летает

   И по комнате кружа

   Выпадает она, выпадет.

   Очень много её, до фига».

Конец пятьдесят третьей части

Часть 54. «Валопуев, вот вам…»

Глава 293

Четыре чудака с пучками прутьев — когда-то это были веники — шеренгой топают по помещению и машут: выгоняют дым. Потом, разбившись по парам, машут вдоль обеих стен и по полатям — смахивают сажу. Надо бы отмыть. Но таскаться с ледяной водой…

Да и вообще — что за снобизм и извращение: каждый день полностью отмывать стены своего жилья?! Это ж не баньку раз в неделю…

Ну и ладно, по русской народной: «Хоть и в саже, а никого не гаже». Из присутствующих. Когда все в дерьме — это становится «нормой жизни» и успокаивает.

Затыкают душники и закрывают двери. Но первое тепло уже выгнали вместе с дымом. Хорошо, печка раскалена — аж тронуть страшно. Теперь воздух нагреется от этого «кирпича с дырками».

Становимся дружно на колени в красном углу перед закопчённой иконкой кого-то там. Красимил невнятно, запинаясь на каждом слове, отчитывает «Отче наш». Вытаскиваем тюфяки из-под лавок. Мда… мыши в этом сене хорошо порезвились. Сапоги — под лавку, кафтан — под голову, тулупом накрылся… спим.

Ага. Фиг там. Не спится. Для меня слишком рано.

Аборигены на Руси живут по солнцу. В конце декабря продолжительность сна у пейзан доходит до 12–13 часов. Я так не могу.

Интересно наблюдать, как ребятишки пытались сохранить в чистоте свои дорогие шубы, шапки и прочий… дресс-код. Нормально здесь убирают одежду в сундуки-лари. Но в нашей казарме их нет. После 2–3 дней такой жизни любая одежда станет… Не просто из ж…, а из немытой ж…

Может, это такое специальное упражнение? Для новобранцев из обеспеченных? Типа:

   «- Был бы гвардии он завтра ж капитан.

   — Того не надобно; пусть в армии послужит.

   — Изрядно сказано! пускай его потужит…».

Ребятишки — из «вятших», вот их и «тужат». Типа: «для понимания правды жизни». Хотя общее впечатление — «бардак торжествующий». — И что? «Бардак» не может быть «правдой»?

Почти все на «Святой Руси» живут вот так. Или — хуже. Всегда, все свои жизни. Не знаю, как моим «со-полатникам», а мне такое напоминание полезно. Оторвался я в своей Пердуновке от народа, привык, понимаешь, барствовать: голый, мытый, зубы почищены, ногти обстрижены, на палкодроме, на чистых простынях, с ласковой девушкой… Тихо, чисто, тепло… А ты попробуй, как весь народ русский, в толпе да грязюке размножаться! Зачинаться, рождаться, расти, жить и умирать. В этом во всём.

«Осенью 1941 года на одном из заводов запускалось производство противотанковых ружей Симонова. Производство ПТР развертывалось в специально построенных для этого деревянных корпусах… Сами цеха представляли собой большие бараки, вдоль центральной оси которых располагались по три больших железных бочки, приспособленные под печки. От них к крыше тянулись жестяные трубы. И все это нещадно дымило, так как топить приходилось древесными отходами, как правило, сырыми и не очень горючими. Рабочие места у станков освещались самодельными коптилками, которые, конечно, свежего воздуха в помещениях не добавляли. И в таких условиях люди не только выполняли, но и перевыполняли нормы изо дня в день, из месяца в месяц».

Героизм тружеников тыла времён Великой Отечественной. Но по сравнению с обычной жизнью на «Святой Руси»… Здесь, в 12 веке, нет железных бочек, приспособленных под печки, нет жестяных труб. И это не война, это не «до Победы» — «потерпи немного — отдохнёшь и ты». Здесь это навсегда, на всю жизнь.

Сам, шкуркой своей кусочек этого пощупай! А не из окошечка обустроенного терема глядючи, философствовать и академировать: во я какой крутой! Об глобальном, обо всём народе нашем, многострадальном и православном… альтруирую и благотворею!

Об себе подумай, дурень! Шаг в сторону — и ты в дерьме. Потому что вокруг — «все так живут»! «Никого не гаже»! Так что ж мне — моё подворье как «место отбывания»?! Пожизненно?! С правом переписки, но без надежды на «на свободу — с чистой совестью»?! «Шаг влево, шаг вправо — в дерьмо без предупреждения»?

Какой там сон! А уж спать по-моему, «по-волчьи»… Какое кружение по лежбищу на грани сна?! Тут бы с лавки не свалится, с бока на бок переворачиваясь!

Кажется, тот же Устинов вспоминает о рабочих другого, эвакуированного на восток, завода:

«Они месяцами не выходили из цехов, спали на кучах промасленного тряпья рядом со станками. Здесь же и питались, принося из заводской столовой миски с едой. Во всякое время года носили ватники и ушанки. Только в 1943 году удалось переселить их в бараки, организовать банно-прачечный комбинат и кинопередвижку».