Прынцик - [6]

Нырнувшее к ним обмягшее, пьяное лицо Шарыгина — "Девочки, с вами все в порядке?" — вызвало только новый приступ.

Лицу было тут же, пантомимическим дуэтом, указано его место и оно, слегка обиженное, всплыло к застолью, а Галка вдруг подумала, что взаимное расположение у людей возникает порой из сущей ерунды, причудливого набора — общего бутерброда, маслины, актера Хабарова, стола. Все это, перемешиваясь, сплетается в невидимую симпатическую нить…

И вот — новое Шарыгинское изгнание. Ножницы для этой нити.

Галка, впрочем, никак не могла для себя понять, как это возможно: вместе с рукой и сердцем предлагать квартиру, чтобы затем, вкусив семейной жизни, не единожды удаляться из нее вон и в скором времени потребовать вон уже свою неудавшуюся половину — любовь вроде как прошла и апельсины окончательно завяли. Извращение какое-то.

И вообще, как это Мироздание в данном случае не сподвиглось еще и на женский заговор? Благодатная тема-то. Женщины против Шарыгина.

А еще Галка подумала, что ничего другого кроме "Аххх!" ей и не остается. Если уж мы (мы, Галина Ивановна Всея Руси), пусть и про себя, кого не попадя упрекаем в дурновкусии и плохой игре, то и сами выбиваться из театральной канвы просто-таки не имеем права. И не можем взять и брякнуть: "Выгнала — и слава Богу! Давно пора!". Не по чину нам.

Не-ет, мы свои закидоны знаем и чтим. Поэтому:

— А с чего вдруг выгнала-то?

Тоже "Аххх!" в какой-то мере.

— Позавчера, помнишь? — ответила, воодушевляясь, трубка. — Отмечали гонорар Кулебабы. Снялся в каком-то сериалишке.

— Не помню. То есть, Кулебабу-то помню…

— Погоди, а ты вообще позавчера-то была?

— Была. На дневной репетиции.

— Ну-у… А мы вечером собрались. После этой… дурной пьески… с чемоданом…

В спектакле "Адюльтер с незнакомцем" Шарыгин играл несчастного приезжего, который случайно ошибся адресом и попал в эпицентр семейного скандала. Герой его был персонаж комический. Дважды — в конце первого и второго актов — он пересекал сцену преувеличенно большими и вместе с тем крадущимися шагами, а все остальное время сидел в шкафу. В этом сидении, пусть и с уморительными монологами в дээспэшный задник, было все же что-то унизительное. Вроде Галкиного задирания мертвых ног. Тем более, на фоне искрометной, бенгальскими огнями брызжущей игры иуды Пескова в центральной роли мнительного супруга.

Кому, значит, чемодан, а кому — муж.

Понятно, что дурная пьеска. Даже так — "пиэска". Еще губу по-верблюжьи оттопырить…

— Ну, отбарабанили… — продолжал Гриша. — Аншлаг, успех… Игорь Борисович, кланяясь, ножкой шоркает… У кого-то из великих подсмотрел… Метит! Метит в Великие! А я голову поворачиваю — ба! Кулибаба! В окно у дальней расписной фанеры ряшку свою просунул… Вот, знаешь, Галюш, никогда не понимал, как с такой физиономией… впрочем… Просунул и просунул. И подмигивает. Натурально, как сказал бы Казимирчик, семафорит. Мол, проставляется. Ну, наши все быстренько-быстренько…

Слушая, как актерский состав во главе с, конечно же, никем иным, как страстным любителем халявы Песковым, приступом брал анонсированный Кулибабой буфет, Галка поймала себя на том, что может, оказывается, делать несколько посторонних вещей одновременно. Может разглядывать замысловатый узор тротуарной плитки — треугольники и круги с короткими волнистыми лучами. Может теребить в кармане ключи, наощупь определяя, какие свои, а какие соседские. Может мимоходом посетовать про себя, что чужой тонкий цилиндрический ключ с прицеившимся к нему мелкозубчатым карликом и выпирает неудобно, и тяжелит.

Между тем, в буфете уже были сдвинуты столы…

— Буквой "Пэ", — бубнил Гриша. — Про разносолы не скажу, но!.. Имелся оливье, имелась селедка. Имелось редкое в наших краях это… на палочках…

— Канапе, — подсказала Галка.

— Во-во. Сидим. Вкушаем. Дорогой наш Игорь Борисович чавкает так, что напрочь глушит Кулибабу. Я, конечно, утрирую, но если бы ты, Галюш, его видела… Хотя я против песковских манер в данном случае ничего не имею, потому как из двух зол Кулибаба — большее. Представляешь, каким соловьем пел! Его наконец-то заметили! Он снялся! Он создал образ отца мафии! Великий образ, который потом назовут классическим. Дон Корлеоне а-ля руссо! И все это мне буквально в ухо. То есть, в одно он, а в другое — Песков с его челюстями…

— Гриш, — решилась перебить Галка, — а ты улицу Ломаную знаешь?

— Такая в ушах какофо… — Шарыгин запнулся. — Погоди… А с чего вдруг — Ломаная? Бац! — и Ломаная? Ты на Ломаной? С кем ты там? — заволновался он.

О, Господи! Сразу — с кем.

Галку так и подмывало изобразить недалекого ума дамочку: "Ой, Гриш! Я тут познакомилась с Артурчиком. Он такой душка! Мы с его друзьями сейчас поедем к нему на дачу!"

Чувство неправильности, кстати, молчало на это в тряпочку. Так что можно было попугать, можно. Только вот стоило ли?

— Одна, Гриш, одна, — вздохнула Галка. — Стою тут как перст…

Солнце в очередной раз брызнуло, на мгновение окатило легким осенним теплом. И скрылось. Теперь уже насовсем. Стайку одиноких облаков нагнала серая, набирающая мрачную глубину пелена. Выросла, вспучилась над плоскими крышами. Тень от нее накрыла проспект словно ладонью. Как пришлепнула.