Затем опыты с кварцевыми пластинками подтвердил молодой физик, составил теорему.
Эти сообщения потрясли меня. Я понял, что пробудила во мне вспышка моего взрыва, понял причину Группового фото, несмываемо записанного в памяти «национального героя» — убийцы, сбросившего атомную бомбу на вражеский город, испепелившего в нем своих братьев и сестер. Мне не уйти от памяти, есть лишь один выход…
Сегодня я проснулся, как всегда, на рассвете, в липком поту. Серая мгла вползала через полуоткрытое окно моей квартиры на девятнадцатом этаже. Из радиоприемника, который я оставил включенным, доносились слова диктора: «…правительство запретило поход. Марш мира к военной базе организован врагами нации и государства. Но они не добились своего. Как нам стало известно, среди участников марша не будет ни одного уважаемого гражданина…»
Слова диктора временами заглушал странный шум с улицы — будто звучала песня под гул моторов…
Я открыл окно побольше, выглянул и понял, что это за странный шум. На площади поют демонстранты, а с другой стороны, с магистральных улиц, подтягиваются броневики, перекрывая дороги. Я видел цепочки солдат, поспешно занимающих свои места. Ну что ж, пора и мне… Интересно, решатся ли «героя нации» объявить «неуважаемым гражданином, врагом государства»? Впрочем, этого мне уже не узнать…
Я поспешно съел сандвич. Не идти же на праздник с пустым желудком. Чуть смежил веки, проверяя: все мое достояние — мое фото — со мной.
Квартиру я не стал закрывать: какой смысл, ведь знаю, что не вернусь, что войска выполнят приказ. Но мне не страшно ни капельки. Когда разрывающий удар наконец заглушит нестерпимую боль, постоянно гложущую меня изнутри, в свой последний миг я не увижу ни падающих вокруг людей, ни огня. В памяти высветится лишь Групповое фото ближайших родственников — симпатичные, милые лица, проявленные силой, действующей быстрее скорости света…
За открытым окном качались ветки сирени. Узоры двигались по занавесу, и мальчику казалось, что за окном ходит его мать. «Белая сирень» — ее любимые духи.
— Папа, мама вернулась.
Мужчина оторвал взгляд от газеты. Он не прислушался к шагам, не подошел к окну — только мельком взглянул на часы.
— Тебе показалось, сынок. До конца смены еще полчаса. И двадцать минут на троллейбус…
Он удобней улегся на тахте и снова уткнулся в газету.
Прошло несколько минут. Отчетливо слышался стук часов, и это было необычным в комнате, где находился бодрствующий восьмилетний мальчик. Взрослый повернул к нему голову, увидел, что сын рассматривает картинки в книжке, и успокоился.
— Папа, в газете написано про Францию? Удивленная улыбка появилась на лице мужчины:
— Почему тебя заинтересовала Франция?
— Нипочему. О Гавроше там ничего нет?
«Вот оно что! Он прочел книгу о Гавроше», — подумал взрослый, удовлетворенный собственной проницательностью.
— В газете пишут в основном о последних новостях, о том, что делается в мире сейчас. А Гаврош жил во времена Французской революции. К тому же это лицо не настоящее, а вымышленное — из книги Виктора Гюго.
Заложив пальцем прочитанную страницу, мальчик закрыл книгу и взглянул на обложку.
— Ну и что же, что Гюго. Гаврош все равно жил.
Взрослый приподнялся, опираясь на локоть. На его щеке краснел, как шрам, отпечаток рубца подушки.
— Не совсем жил, сынок. Как бы это тебе объяснить… Были, конечно, такие мальчишки. Но Гаврош, каким он показан в книге, жил лишь в воображении писателя. Гюго его придумал.
Он умолк, считая объяснение исчерпывающим.
— Видишь, как ты сам запутался, папа, — с досадой проговорил мальчик. — «Жил, но не совсем». Просто ты слабо разбираешься в некоторых вещах.
«Он повторяет Зоины слова», — подумал мужчина и с некоторым раздражением произнес:
— Конечно, я ничего не смыслю в истории и книгах. Я никогда не был мальчишкой и совсем забыл, что яйца должны учить курицу.
— Ты просто забыл, как был мальчишкой, — слова звучали примирительно. Маленький человек решил, как видно, быть терпеливым и снисходительным, вспомнив, что его завтра могут не пустить в кино. — А Гаврош жил во Франции. Там есть еще такой город Париж…
— Столица, — подсказал взрослый.
Мальчик внимательно посмотрел на пол, будто там он мог проверить слова отца.
— Пусть будет столица, — согласился он. — Но это неважно. Важно, что там была Коммуна.
Его глаза сузились, напряженно вглядываясь во что-то. Взрослый посмотрел туда же, но ничего не заметил.
— Этот Гаврош был вовсе не из книги. Он жил в рабочем предместье. А уже оттуда попал в книгу. Он любил бродить по берегу реки…
— Сены, — подсказал мужчина, но мальчик не слышал его слов.
— Там была каменная лестница, по ней он спускался к самой реке. Его встречал рыбак с длинными усами и в шляпе, похожей на старую кастрюлю без ручек…
«Фантазирует, — улыбаясь, думал взрослый. — Но откуда такие подробности: каменная лестница, старая шляпа с заплатами?..»
— По реке плыли груженые суда, — продолжал мальчик, время от времени поглядывая на видимую ему одному карту с лесом и парками, с отчетливыми узорами ковра; с прохладными озерами, притаившимися в выщербинах паркета. Тень от письменного стола, которая обычно определяла границы большой, темной и угрюмой страны, сейчас была главной буржуйской площадью. Тень от ножки торшера обозначала реку.