Прозрение. Спроси себя - [34]

Были еще двое: кудлатый и хромоногий. Проклов не знал их имен и фамилий. Судя по газетной информации — Гнилов и Бражко. Кто же из них — кудлатый? Неизвестно. Тогда Вячеслав Александрович стал обозначать их по кличкам. Черная линия кудлатого подошла к сундуку, завершилась треугольником, затем устремилась в сторону синего квадратика — отца Крапивки. Отсюда кудлатый стрелял в старика. Черная линия снова протянулась к сундуку. Здесь произошла история с кубышкой. Куда ее вести отсюда? Вывел линию в центр. Возможно, отсюда он стрелял в мать Крапивки. Коричневая линия хромоногого пересекала плоскость в разных направлениях — то тянулась к окну, то к печке. И всегда упиралась или в синий квадрат отца, или в красный кружок, обозначавший мать.

Как бы условно ни выглядела схема, она дала возможность наглядно проследить действия преступников. При этом подвижность черной и коричневой линий, несомненно, отражала наиболее опасные действия кудлатого и хромоногого.

Вячеслав Александрович задумался. Может, в этом повинен Ярцев, невольно ставший суфлером, и по его подсказке эскиз обрел такую схему?

«Пожалуй, эта версия пока не имеет подтверждения, — подумал он. — Вряд ли владелец револьвера отдал бы его Проклову. Тем более когда он стал обладателем кубышки. А второй выстрел? Ведь Проклов уже удрал».

Вячеслав Александрович почувствовал, как в нем зреет сопротивление неодолимому барьеру, за которым была истина. И удручающая безнадежность — ее даже узрел Ярцев — перестала бросать вызов: мол, не поверил Ледогоров, ладно, пусть расшибает лоб.

В противоборстве мыслей, поисков он искал новые ходы исследования события. И совершенно неожиданно, поглядев на черные и коричневые линии, подумал: «Почему я иду по следу Проклова? Почему все версии возникают в связи с ним? Только потому, что он заявитель? А если его отодвинуть на второй план? Забыть! Вывести за скобки. — Он вышел из-за стола, выжал несколько раз гири, будто проверял, хватит ли сил пойти другим путем. — Я двинусь по следу Гнилова и Бражко. Мне нужен приговор. Его нет! Но ведь вполне возможно, что они написали Председателю ЦИК СССР, просили о помиловании. Могло быть такое?! Значит, их документы попали в Москву. Из канцелярии Калинина они поступили в Прокуратуру СССР. А наш архив — рукой подать. Там все на месте… Вот какие пироги-то! — Он бросил взгляд на аквариум. — Что ж ты, рыбья душа, раньше не подсказала? Через них я и подступлюсь к Проклову. Одобряешь?»

Версия следователя Ледогорова оказалась правильной. В приподнятом настроении он пришел в кабинет и вынул из портфеля копии документов, полученных в архиве прокуратуры. Тощая папочка пополнилась приговором, заявлениями преступников о помиловании и решением об отказе в их просьбе.

Вячеслав Александрович с удивлением обнаружил, что мотивировки приговора относились в одинаковой мере ко всем обвиняемым.

Но самым важным фактом, который он извлек из приговора, стало указание, что Гнилов и Бражко были ранее судимы за грабеж.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Останин открыл дверь Ярцеву и увидел его потухшие глаза, серое опавшее лицо. Понял: разговор в прокуратуре был тяжким.

— Будем обедать, — сказал Останин.

— Нет, не хочется.

— Жаль. А я ждал.

— Прости.

— Вот этого не будет! — взорвался Останин. — Пожалуйста, запомни — я плохо переношу голодовку. Не приспособлен! Так что будем обедать! Посмотри на себя. Кстати, ты не заметил — в прокуратуре есть зеркала?

Дмитрий Николаевич безучастно молчал.

— Как бы я ни был запальчив, — не остывал Останин, — категоричен в своих суждениях и оценках, ты не сможешь доказать мне, что сегодня тебе стало жить страшнее, чем когда писал заявление в прокуратуру.

Дмитрий Николаевич по-прежнему молчал. Заметно перекатывались на бледных скулах маленькие желваки.

— Я хочу гордиться тобой, твоим мужеством! Я презираю Проклова. И бесконечно уважаю Ярцева. Поэтому требую: неси достойно свою ношу. И пусть не будет у нас жалких слов. Я ведь тоже не из кремня. Я могу скиснуть, как все люди… Сейчас один из нас должен быть сильнее. Я попробую им быть. Не мешай мне. Ты слышишь, Митя? Теперь говори, что хочешь, можешь даже ругаться. Итак, завтра утром — в путешествие! К Хромову.

— Завтра? — удивился Дмитрий Николаевич.

— Да, с утра.

— Я никого не предупредил.

— И правильно сделал. Разве у тебя взяли подписку о невыезде?

— Нет.

— Так о чем речь? У тебя отпуск. Ты отдыхаешь.

— Хорошо, — покорно согласился Дмитрий Николаевич.

— Отлично! Только не бери машину.

— Почему?

— Чтобы труднее было сорваться в Москву. На теплоходе поплывем. Путешествие по реке — удовольствие, даже в моей бродячей жизни. Уважь, Митя, а?

— Уговорил.

— А на будущий год махнем на Байкал. Закатимся к Лаврову.

Дмитрий Николаевич попытался представить себе лето будущего года, о котором говорил Останин, но почему-то увидел из оконца барака тайгу, стылое солнце и услышал завывание ветра.

Взглянув на его лицо, Останин сказал:

— Может, Байкал не выйдет, но Сухуми — гарантирую.

Дмитрий Николаевич хмуро усмехнулся.

Внезапный отъезд мог навести Елену на тревожные размышления. А если будет суд? Его-то не скроешь! И скрывать-то теперь бессмысленно. На мгновение подкралось чувство жалости к себе и подсказало неожиданное: если бы он умер до встречи с Крапивкой… Тогда в памяти Елены, Маринки и всех друзей он остался бы тем самым Ярцевым, которого они так любили. И к могильной плите с его именем пришли бы все, кому он успел сделать добро.