Останин получил телеграмму Дмитрия Николаевича, где было всего два слова: «Очень нужен». Сейчас, сидя в номере гостиницы на другом краю страны — в Хабаровске, — Останин пытался понять, что же произошло, если Дмитрий со своей щепетильностью был вынужден послать такую телеграмму. Значит, что-то случилось такое, о чем нельзя даже сказать по телефону.
«Надо лететь, — решил он. — Немедленно».
И все же глухое раздражение из-за прерванной командировки не утихало. Только на телеграфе, послав «молнией» одно слово «Вылетаю», он расстался с сомнениями.
Поздним вечером Останин вылетел в Москву.
Он поудобней уселся в кресле, мысленно приказал себе — спи! — и под мерный гул двигателей тотчас задремал. Он обладал этой завидной способностью мгновенно засыпать. Друзья шутили: «Скидывая одну туфлю, он уже спит». Останин, ничего не опровергая, добродушно заключал: «С наше покочуйте… Я перед сном в большом долгу».
Через девять часов, когда самолет пошел на посадку, стюардесса разбудила Останина и попросила пристегнуться.
Возле аэропорта выстроилась длинная очередь на такси, а машин было мало. Останин не стал дожидаться и двинулся к электричке, стоявшей у платформы.
Он сел у окна, развернул купленную только что газету и начал привычно просматривать страницы, за которыми непроизвольно возникали лица и голоса коллег по редакции.
Ему виделась напряженная суета рождения газеты, такая, казалось бы, одинаковая, повторенная уже тысячи раз, но для каждого номера по-своему неожиданная и волнующая.
Отчего-то вспомнил Останин мемориальную доску в длинном коридоре редакции с именами военных корреспондентов, погибших в годы Отечественной войны. Он знал многих из них. Каждый, сполна испытав суровую солдатскую долю, выполнил свой долг.
И хотя Останин сам прошел фронтовые дороги военным корреспондентом, он благоговел перед именами павших коллег, причисляя себя к чудом оставшимся в живых.
Когда Останин вошел в подъезд дома, где жил Ярцев, старушка лифтерша приветливо поздоровалась с ним, как со старым знакомым.
— Давно у нас не были, — посетовала она.
Останин шагнул в лифт, глянул на себя в овальное зеркало и тихо спросил свое отражение:
— Скоро сдохнешь, старый?..
Дверь открылась лишь после третьего звонка. В проеме стоял Дмитрий Николаевич.
— Я ждал тебя завтра.
— Достал билет на ночной рейс. Впустишь?
— Моя фамилия Проклов. Иван Проклов. Мне было восемнадцать лет. Я тогда скрылся. Убежал. О суде мне рассказал Крапивка. Ты никогда ничего не знал про эти мои годы. Время хранило тайну, которую ты сейчас узнал. Для тебя моя биография всегда начиналась с Челябинска. С той поры все было обозначено именем — Дмитрий Ярцев. Теперь ты узнаешь все о Проклове.
Останин потянулся к пачке сигарет, но Дмитрий Николаевич отодвинул их.
— Ты же бросил.
Несколько раз Дмитрий Николаевич прерывал свою исповедь; порой не хватало дыхания, нить давних событий внезапно терялась, ее приходилось нащупывать, вытягивать с болью.
— Я убегал, прячась в густом орешнике, — продолжал он рассказ. — Я бежал долго, наконец выскочил на просеку — она вела к волостному центру — и с ужасом сообразил: туда нельзя, опасно. Тогда я бросился в сторону, помчался в лес. Я бежал не оглядываясь, задыхаясь и падая. Ноги сами уводили меня от места, где случилась беда. Не помню, как очутился у железной дороги. Потом на каком-то разъезде я взобрался на платформу, груженную бревнами. Уже светало. Товарный состав тащился неизвестно куда. Мне было все равно. Я уснул и очнулся под небом с мерцавшими звездами. Значит, наступила новая ночь — после той, страшной. Состав стоял перед закрытым семафором. Было холодно, мучительно хотелось есть…
Дмитрий Николаевич вспоминал, что товарный состав двигался медленно, подолгу стоял на разъездах, пропускал пассажирские. А ночь, которая его укрывала, уже таяла, и наступал рассвет.
Он лежал на бревнах и прикидывал, как раздобыть еду; если отлучиться, можно отстать и упустить верную возможность оказаться вдалеке, на новом месте, где его никто не знает. Пришлось терпеть, пересиливать голод. Как назло пошел дождь — холодный, пронизывающий. Проклиная все, он был готов покинуть свое убежище, но вокруг тянулся лес.
Наконец, впервые за все время, товарный остановился вблизи станции. Ушел отцепленный паровоз. И тогда Иван, спрыгнув на землю, прошел в конец состава, где в тамбуре хвостовой платформы сидел кондуктор.
От кондуктора Иван узнал, что поезд идет в Донбасс, везет крепежный лес для шахт. А прибудут они на место через трое суток, а может, и позже: на дорогах заторы.
Когда разговорились, Иван назвался погорельцем, со слезами вспоминал мать. Сердобольный кондуктор пожалел парня, поделился скудными харчами и советовал непременно ехать в Донбасс. Там рабочий люд в цене, и его сразу определят в шахтеры и поселят под теплую крышу.
