Прозрение - [54]

Потом, помнится, они снова явились и сказали мне:

– Мать Дома послала нас за тобой, Гэвир, – словно это имело значение, словно это было нечто чрезвычайно важное. Я поцеловал Сэлло, пообещал ей скоро вернуться и пошел с ними.

Они повели меня по знакомым коридорам в покои Матери Фалимер. Впрочем, коридоры эти были мне знакомы лишь снаружи; Сэлло разрешали входить в комнаты Матери, чтобы прибрать там, а мне нет, так что я подметал только коридор. Фалимер-йо ждала меня и показалась мне очень высокой в своих длинных одеждах.

– Нам так жаль, Гэвир, что твоя сестра умерла, – услышал я ее чудный голос. – Какая ужасная, трагическая случайность! Прелестная была девушка… Я просто не знаю, как мне теперь сказать об этом сыну. Для него это будет таким тяжким ударом! Ты ведь очень любил свою сестру, Гэвир, верно? Но и я тоже очень ее любила. Надеюсь, это послужит тебе хоть каким-то утешением. Да, вот еще что… – и она вложила мне в руку маленький, но тяжелый шелковый кошелек. – Я пошлю на ее похороны всех своих служанок, – сказала она, глядя мне в глаза. – Поверь, мы все просто убиты смертью нашей милой Сэлло.

Я поклонился ей, но продолжал стоять и молчать. Снова вошли какие-то люди и увели меня.

Но назад, к Сэлло, я уже не вернулся и больше никогда ее не видел, так что мне пришлось запомнить ее лицо таким, каким оно было во время нашего последнего свидания: посеревшим, в синяках и очень усталым. Мне не хотелось помнить его таким, и я постарался выбросить эти воспоминания из головы, позабыть о них.

Меня снова отвели к Эверре, вот только ни он не хотел меня видеть, ни я его. Впрочем, как только я его увидел, слова так и посыпались у меня изо рта:

– Они накажут Торма? Накажут?

Эверра отшатнулся, словно испугавшись.

– Успокойся, Гэвир, успокойся, – бормотал он, пытаясь как-то усмирить мой гнев.

– Они накажут его?

– За смерть девушки-рабыни?

И вокруг этих его слов снова кругами стала расходиться та всепоглощающая тишина. Она захватывала все большее пространство вокруг, становилась все плотнее, все глубже. Я словно погрузился в некий бассейн, на самое его дно, только в бассейне была не вода, а тишина, а вокруг – пустота, и вскоре все заполнилось этой тишиной. Я даже дышать не мог – вдыхал не воздух, а эту тишину и эту пустоту…

А Эверра все еще что-то говорил. Я видел, как открывается и закрывается его рот. Как блестят его глаза. Странно, думал я, старый седой человек беззвучно открывает и закрывает рот? И я отвернулся.

В душе моей точно стена возникла, отгородив собой все то, чего я вспомнить не мог, потому что этого еще никогда не случалось. Раньше я никогда ничего не забывал, просто не мог забыть, зато теперь смог. Я мог забыть дни, ночи, недели. Мог забыть людей. Мог забыть все, что потерял, потому что у меня никогда этого как бы и не было.

Но я помню кладбище, где стоял ранним утром следующего дня, когда в небесах еще только блеснули первые лучи зари. Я хорошо это помню, потому что не раз «вспоминал» это и раньше.

Я хорошо помнил, как мы хоронили старую Гамми и маленького Мива, помнил тот зеленый дождь молодой ивовой листвы, помнил, как мы стояли под городской стеной у реки, помнил, как пытался понять: кого же все-таки мы снова хороним этим утром…

Видимо, это был кто-то важный, ибо там присутствовала вся личная прислуга Матери Фалимер; все они были в белых траурных одеждах и прикрывали лица длинными белыми покрывалами; и тело покойного тоже было завернуто в прекрасный белый шелк, а Йеммер плакала навзрыд и никак не могла прочесть молитву Энну-Ме. Начнет и тут же срывается, начинает в голос рыдать, своим горестным плачем разрывая в клочья окутавшую всех тишину, так что и другие женщины, тоже плача, сразу принимаются ее утешать.

Я стоял у самой реки и смотрел, как она лижет и грызет землю, подтачивая берег, подъедая его снизу так, что белые корни трав повисают в воздухе и болтаются над водой. Если бы удалось заглянуть в глубь здешней земли, там можно было бы увидеть множество белых косточек, тонких, как эти корни, – косточек маленьких детей, которые похоронены там и ждут, когда вода придет туда и съест их могилы.

Какая-то женщина стояла неподалеку от меня, но не вместе со всеми. Длинная поношенная шаль, накинутая на голову, скрывала ее лицо, но один раз она все-таки на меня посмотрела. И оказалось, что это Сотур. Это я точно знаю. И некоторое время помнил, что рядом со мной была она.

А потом, когда Сотур и другие женщины ушли, вокруг меня появились еще какие-то люди, мужчины, и я спросил, нельзя ли мне еще немного побыть здесь, на кладбище. И один из них, Тэн, тот конюх, что всегда был добр ко мне, когда мы были еще детьми, положил руку мне на плечо и сказал:

– Может, лучше пока немного пройдешься? А потом возвращайся, хорошо?

Я кивнул.

Я видел, что губы он крепко сжал, чтоб не дрожали. И долго молчал, прежде чем сказать:

– Знаешь, Гэв, я другой такой чудесной девушки за всю жизнь не встречал!

А потом и Тэн, и все остальные мужчины тоже ушли. Перед уходом они тщательно закопали могилу и обложили ее зеленым дерном, так что теперь она почти ничем не отличалась от других могил; впрочем, все это, на мой взгляд, никакого значения не имело: все равно река вскоре их подмоет и там ничего не останется, разве что несколько кусков белой материи зацепятся за корни и будут, точно змеи, извиваться в быстро бегущей воде, стремящейся к морю…