Прозрение Аполлона - [3]
Велимир же с Катонею молча шли. Каждый своей тропою, но думали одно: поглядим-де, повременим. Оглядывались со страхом вспять, в дремучую чернеть дубравы. Там злобным волчьим оком тлело Телигино огнище. Там плакал Телига:
– Эй, Рахта!.. Эй, Горуха! Эй, Пресвет…
Единомысленники…
Мудр был старый волхв, много знал и в тумане грядущего предвидел многое. Знал слабодушие людей, шаткость их веры, страх человека перед десницей карающей. Предвидел, что дрогнут. «Нам с князем жить…» Предвидел, что отвернутся, оставят одного во тьме и унынии.
Того для – еще вечерняя заря не погасла – велел верным, крепким духом сбираться в убег и, как звездный Воз зайдет за полночь, быть на озере. Блюдя слово Телиги-отца, в трех лодьях приплыли верные, под самым капищем стали, сокрытые ночью-матерью.
Всех счетом до тридцати было. Тридцать первая – Ягинишна, ворожейка. Эту, последнюю, и не надо б: за ней ветры увяжутся сухменные, псы с человечьим туловом, песиголовцы, кои на могилах мертвяков пожирают. Еще совы, сычи, ведьмаки, все страхи полночные, запечные, погребные, овинные… Не надо б, да как без ворожейки? Она с собой кочетка взяла да мешок С бобами. Кочеток все смирно сидел, хохлился сонно, а как за полночь перевалило – так закричал. Далеко по воде разнесся кочетиный зык.
Два воина у врат капища бодрствовали, караулили истуканов, берегли их к заутреннему сраму.
Всемысл-князь послал их, опасаясь, как бы татями не пришли стародумы, кои кланяются чурбакам, почитая за богов бездушное дерево, как бы-де не ухитили из капища сию стародумскую святость.
И вот сидели воины у врат капища, блюли истуканов. Один был Избор по имени, старый старик, другой – Ратай, юнак, Олофов сын. Молча теплили огнище, слушали. Ветер к полночи запел, заплакал, сперва тоненько, младенчиком иль девой, затем взревел, что бугай. И зашумело, заплескалось озеро во тьме.
И вот кочет зыкнул.
Вздрогнул Ратай, покосился на высокий тын. Озаренные скудным огнем, дико, безглазо глядели деревянные властители на молодого воина.
– Эй, худо! – сказал Избор. – Стрибог-отец гневен. Кочет на озере зыкнул – пошто? Яз стар, а не вем.
И в другой раз кочет зыкнул – хрипато, долго. Шаги послышались.
– Дедко, – тихонько позвал Ратай, – не стародумы ль ползут?
Очи в ночь вперив, ухватился юнак за рукоятку меча, готовый встретить недоброго пришельца.
– Кабы стародумы, – нахмурясь, ответил Избор. – Смекаю – не лихо ль? Оно есть томно, бесплотно, тень. Человек ведь был, как ты да я, ан связали, закололи, Златоус сожрал… Теперь вот ходит, томится…
Слабо тлело огнище, ветер слег. Дрема пришла, сморила обоих, Головы на ладонь положа, поснули.
В сей час заполуночный спало все кругом – звери, птицы, люди. Татинец-город спал. На веже надвратной, опершись на секиру, страж дремал. И едино лишь оконце тускло в княжьем терему мрело, оком недреманным вонзаясь в темь. Там греки молились. Из кожаной кисы вынули черную доску, стали доске поклоны класть. А на ней лик: темен, долгонос, пучеглаз, страшен. Округ лика – блин золотой. В серебряной курильнице зажгли куренье, и синим дымом наполнилась горница. Потянуло сладким духом, подобным тому, какой источает мертвое дерево – сосна или ель. И никто не ведал, что деялось.
Как сыч закричал за капищем: у-у-ух!
Как по знаку этому трое взошли на священный холм и побили спящих воинов.
Как выволокли дубовый пень из врат капища да и пихнули с бугра. Гулко плюхнулось в воду дубовое идолище и всплыло на волне, обугленное грозою; и голова страшная, с окровавленным ртом, позлащенным усом мерцающая, туда же скатилась – в озеро.
Веревкой опутав сии скудные останки некогда всесильного божества, сели в лодью верные, потянули арканом на глубь и там, огрузив камнями, утопили.
– Так-то, – сказал Телига, глядя на валкую воду, темными кругами замкнувшую тайну. – Теперь, дети, помалкивайте, что видели. Что деяли – запамятуйте. И да будет свято место сие…
В берестяной рог протрубил трижды, дал знак.
Всплеснули длинные весла, борт о борт глухо стукнулись лодьи. Во мгле негромко перекликнулись лодейщики:
– Эй, Глебко!
– Ну, што гомишь, гомоюн!
– На струю выгреба-а-ай!
Поплыли искать неведомую землю.
Поднял утром Олоф дружину, повел на широкий княжий двор. Там, оборотясь к темной еще зорьке, двуперстием прикоснулись к челу, к груди, к обоим плечам. Сказали:
– Благослови, боже!
Тут князь с греками вышел. Темен, скучен глядел Всемысл, хмуро тупился в землю. Вспоминал ночную прю с княгинюшкой. Строптива, рьяна княгиня Славенка. Подобно всем женам, разумом не летела, нет. Не парила мыслию выше терема, не зрила глубже укладок своих, да ларей, да сундуков. И не в силах была в перемене веры провидеть то, что провидел князь: великую торговую корысть, военное содружество с хитрыми греками, познание мудрости через чтение книг.
Кричала, яростная, гневная:
– Мне, осударь, новых твоих богов не треба! Мне и старые прелюбезны! А будет по-твоему – в постелю к себе не пущу!
И била об пол блюда и чаши венецыянские и иную добрую посуду.
Именно оттого темен, невесел вышел князь на крыльцо. Олофу и воинам велел идти капище зорить. Сам же со греки держал путь в домы градские. Исусово слово, новую веру понес горожанам, погрязшим в дикости язычества.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
«… Сколько же было отпущено этому человеку!Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха».
«… Наконец загремела щеколда, дверь распахнулась. Кутаясь в старенький серый платок, перед Мочаловым стояла довольно высокая, худощавая женщина. На сероватом, нездоровом лице резко чернели неаккуратно подведенные брови. Из-под платка выбивались, видно еще не причесанные, черные волосы. Синяя бархотка на белой худенькой шее должна была придать женщине вид кокетливой игривости. Болезненность и страдание провели множество тонких, как надтреснутое стекло, морщинок возле рта, на щеках. Все в ней было жалко и нехорошо.
«… Валиади глядел в черноту осенней ночи, думал.Итак?Итак, что же будет дальше? Лизе станет лучше, и тогда… Но станет ли – вот вопрос. Сегодня, копая яму, упаковывая картины, он то и дело заглядывал к ней, и все было то же: короткая утренняя передышка сменилась снова жестоким жаром.Так есть ли смысл ждать улучшения? Разумно ли откладывать отъезд? Что толку в Лизином выздоровлении, если город к тому времени будет сдан, если они окажутся в неволе? А ведь спокойно-то рассудить – не все ли равно, лежать Лизе дома или в вагоне? Ну, разумеется, там и духота, и тряска, и сквозняки – все это очень плохо, но… рабство-то ведь еще хуже! Конечно, немцы, возможно, и не причинят ему зла: как-никак, он художник, кюнстлер, так сказать… «Экой дурень! – тут же обругал себя Валиади. – Ведь придумал же: кюнстлер! Никакой ты, брат, не кюнстлер, ты – русский художник, и этого забывать не следует ни при каких, пусть даже самых тяжелых, обстоятельствах!»Итак? …»Повесть также издавалась под названием «Русский художник».
«… Со стародавних времен прижился у нас такой неписаный закон, что гениям все дозволено. Это, мол, личности исключительные, у них и психика особенная, и в силу этой «особенной» психики им и надлежит прощать то, что другим ни в коем случае не прощается.Когда иной раз заспорят на эту тему, то защитники неприкосновенности гениев обязательно приводят в пример анекдоты из жизни разных знаменитых людей. Очень любопытно, что большая часть подобных анекдотов связана с пьяными похождениями знаменитостей или какими-нибудь эксцентричными поступками, зачастую граничащими с обыкновенным хулиганством.И вот мне вспоминается одна простенькая история, в которой, правда, нет гениев в общепринятом смысле, а все обыкновенные люди.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
Из предисловия:Владимир Тендряков — автор книг, широко известных советским читателям: «Падение Ивана Чупрова», «Среди лесов», «Ненастье», «Не ко двору», «Ухабы», «Тугой узел», «Чудотворная», «Тройка, семерка, туз», «Суд» и др.…Вошедшие в сборник рассказы Вл. Тендрякова «Костры на снегу» посвящены фронтовым будням.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга написана о людях, о современниках, служивших своему делу неизмеримо больше, чем себе самим, чем своему достатку, своему личному удобству, своим радостям. Здесь рассказано о самых разных людях. Это люди, знаменитые и неизвестные, великие и просто «безыменные», но все они люди, борцы, воины, все они люди «переднего края».Иван Васильевич Бодунов, прочитав про себя, сказал автору: «А ты мою личность не преувеличил? По памяти, был я нормальный сыщик и даже ошибался не раз!».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.