Прозрачные леса под Люксембургом - [84]

– Там война, – сказал Левашов, – и уже не первый год…

– Ну, а тебе-то эта война зачем? Тебе что, Афганистана не хватило?

– Там война, – повторил Левашов, – о которой страна не знает, а скорее – не хочет знать. Война, а не какой-то пограничный конфликт…

– Где мы, а где Таджикистан, – пожал плечами Игорь.

– Гораздо ближе, чем кажется…

– Ну, хорошо, война, – Игорь так же тщательно загасил сигарету и отодвинул пепельницу. Теперь даже пепельница не разделяла их. – Я-то здесь при чем?

– А при том, что когда к тебе придет пацан на костылях и попросит денег на протез – ты не сможешь ему отказать.

– Собственно, почему?

– Потому что я постараюсь убедить тебя в этом…

– Ты уверен, что у тебя это получится?

– Нет, – не сразу ответил Левашов.

Они молча выпили. Некоторое время сидели, не глядя друг на друга.

– А почему бы эту почетную миссию не взять на себя государству? – предположил Игорь.

– Потому что, как показывает опыт, государство не желает нести ответственности за тех, кого оно посылает на смерть, а они, к его величайшему изумлению, возвращаются живыми. Такая вот особенность у нашего государства…Игорь, откинувшись на спинку стула, внимательно смотрел на Левашова.

– Удивительные метаморфозы происходят в жизни, согласись, Левашов. Когда я делал бабки на этом фуфле, именуемом кинематографом эпохи перестройки, ты меня искренне презирал и не скрывал этого, а теперь как ни в чем не бывало являешься ко мне за деньгами… Тебя в этом ничего не смущает?

– У меня здесь остаются жена и мать. Эти деньги для них…

– А это уже несущественно, – сухо сказал Игорь.

Левашов посмотрел на часы.

– Мой лимит исчерпан, – сказал он и поднялся из-за стола.

– Я ведь не сказал «нет», – продолжал сидеть Игорь.

– Сказал.

– Удивительно ты умеешь портить отношения с людьми, Левашов, – вздохнул Игорь.

Левашов надевал ботинки в коридоре. А они не одевались из-за узла, который он сам затянул пятнадцать минут назад, когда небрежно снимал их. Не одевались именно сейчас, именно в этом коридоре. И этот процесс был мучителен и унизителен одновременно. И уйти, хлопнув дверью, в одном ботинке тоже было немыслимо.

В коридор вышел Игорь.

– Возьми, – он протянул Левашову пачку стодолларовых купюр.

Левашов встал с корточек. Теперь они стояли друг против друга, и Левашову оставалось только протянуть руку…

– Возьми! – раздраженно повторил Игорь и попытался сунуть деньги в карман Левашовской куртки.

Нет, он сделал это не осознанно. Он всего лишь промахнулся. Так когда-нибудь бывает с каждым: бросаешь ключи в карман, а они оказываются на полу.

Пачка упала на пол и теперь лежала под ногами сотней мятых и новых купюр. Кто-то из двоих должен был нагнуться и собрать деньги, и каждый понимал, что не сможет сделать этого первым…

Наконец Левашов нагнулся, подобрал с пола ботинок с намертво затянувшимся узлом, открыл дверь и пошел вниз по лестнице, ступая необутой ногой по каменным ступеням.

Он опускался этаж за этажом, а с лестничной площадки кричал ему вслед Игорь:

– Уходишь, праведник! Незапятнанный, не погрешивший душой, живой укор потомкам! Правильно, пусть твоя семья побирается с голоду – принципы же дороже, Левашов! Только это не я – это ты пришел ко мне! Ты пришел за деньгами и получил их… Ты получил их, козел!..

Левашов ехал в такси по залитому рекламными огнями пустынному городу.

Огни большого города… Интересно, кому светит реклама по ночам? Для кого переливаются огнями слоганы быстрорастворимых напитков, импортного пойла и дорогих сигарет? Для того, кто не спит которую ночь подряд, успокаивая свое больное сердце и не зная, сумеет ли дотянуть до утра…

Зачем этому чужому городу далекая война с кровавыми боями на подступах к горным высотам и отчаявшимися, вызывающими огонь на себя, охрипшими лейтенантами, со вшами во фронтовых блиндажах, с обреченными на гибель рейдами десантно-штурмовых групп и разорванными в клочья телами еще мгновение назад живых людей?..

Мог ли он ответить на этот вопрос? Скорее, нет.

И в то же время он понимал, что если однажды, бреясь перед зеркалом, человек отложит кисточку для бритья и попробует вглядеться в самого себя – в этом будет и его, Левашова, заслуга.

Он посмотрел на часы: двадцать три часа пятьдесят две минуты. Через восемь минут наступит следующий день, беспощадно приближающий дату отъезда. Сколько ему осталось этих дней, часов, минут? Всего ничего. И первый свой день он уже прожил.

…Головной дозор обогнул выступающую скалу и вышел на тропу, с которой открывался вид на перевал.

– Успели, – выдохнул Истратов, – еще десять минут, и хрен вы нас оттуда сбросите, суки!

– Что вы, товарищ капитан? – спросил идущий следом Брегер.

– Перевал, Леня, перевал! – показывая рукой перед собой, говорил Истратов. – Еще немного, и все!

– Хорошо бы, – обессиленно улыбнулся Брегер.

Группа вытягивалась на тропу.

Собственно, назвать это тропой можно было весьма условно. Справа от тропы уходила вверх отвесная стена, когда-то завалившая тропу почти непроходимым камнепадом. И обойти валуны и мелкие скальные породы не представлялось возможным: слева метров на семьдесят обрывался край ущелья, по дну которого бежал горный ручей.