Старик не спал.
Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату давно вполз рассвет, и в полумраке было видно, какой напряженной болью полны его глаза.
В изголовье на столике, между холодным чаем в подстаканнике и раскрытой на середине книгой, ждал своего часа старый будильник в кожаном футляре. До звонка оставалось несколько минут, и старик вглядывался, как неотвратимо сходятся стрелки часов. Наконец будильник зазвенел, и, пока не кончился завод, старик плакал, прикрыв глаза рукой, словно стесняясь кого-то постороннего и равнодушного.
Будильник давно отзвенел, а старик по-прежнему лежал, не открывая глаз. И лишь после нескольких обрывистых, но настойчивых звонков в дверь встал, обнажив худые старческие ноги в больших трусах, и вышел в прихожую.
На пороге, нелепо имитируя бег на месте, подпрыгивал сосед – немолодой мужчина в спортивном костюме и кедах. – Побежали… Вадим… – сосед пытался говорить в такт бегу.
– Ты беги, – отказался старик. – Я что-то не совсем сегодня…
Сосед недоуменно пожал плечами и устремился вниз по лестнице.
В ванной старик подошел к зеркалу. Лицо ничего не выражало.
Он подправил лезвие, густо намылился и стал бриться. Побрившись, оглядел себя в зеркале и, хотя лицо было совершенно чистым, намылился и побрился еще раз.
Затем он взял тряпку и наспех, как умел, вымыл окна в квартире.
Протирая закоптившееся кухонное стекло, он бросил тряпку, достал из буфета заброшенную пачку папирос (табак был сухим, покрывшимся плесенью) и, сев на подоконник, как это делают мальчишки и одинокие женщины, закурил в раскрытое настежь окно.
По улице, неуклюже загребая ногами, бежал сосед. Заметив молодую женщину, он оборачивался и обреченно вздыхал на ходу.
Глядя на него, старик подумал, что мальчишество не растворяется в крови и лишь последний предел старости безразличен к молодости.
Он выбросил папиросу и захлопнул окно с недомытой рамой.
Снова раздался звонок в дверь. Это был сосед. По тому, как тяжело он дышал, можно было догадаться, что им проделан серьезный маршрут.
– Я подумал: может ты заболел? Как-то странно, Вадим…
– Я здоров, – отвечал старик.
Они говорили, разгороженные порогом его квартиры. Сосед – на лестничной клетке, старик – в коридоре. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и во всей позе его и в том, как он говорил, чувствовалось не свойственное ему спокойствие.
– Ты бы зашел, Костя, – попросил старик.
Сосед пожал плечами, была у него такая идиотская привычка, и прошел в коридор.
– Через час мне на работу, – предупредил он.
– Позавтракаем, – сказал старик, – и побежишь. В крайнем случае, опоздаешь. Ты начальство – тебе можно.
– Жена дома. Ждет…
– Да она на двадцать лет вперед все тебе простила, жена твоя…
Старик поставил чайник, бросил в кастрюлю четыре яйца. Достал из холодильника колбасу, масло.
Сосед огляделся.
– Как у тебя… – он подбирал слово, – пустынно…
– Пустынно, – отозвался старик. – Ты ведь никогда у меня не был. И я у тебя. Живем в одном доме, бегаем по утрам и даже не поговорили.
– Всеобщее разобщение, – вскинул плечи сосед.
– Живем, как будто сбрасываем в бездну одинаковые дни. И не мудреем, и лучше не становимся…
– Тебя бессонница, что ли, замучила? – улыбнулся сосед. – Что?
– Чего ты взялся философствовать-то с утра?
– Да какая, к черту, философия… Жизнь-то прошла, Костя, а зацепиться не за что…
Сосед взял папиросу. Долго крутил в пальцах, неумело сминая гильзу.
– Ты был на войне, – серьезно сказал он, – разве этого мало…
– Был. И вернулся. Целый и невредимый… И все ждал, когда наступит день и час и я совершу что-то достойное того, что делал там… – Старику показалась неловкой эта фраза – он встал, достал с полки чашки и, повернувшись к соседу спиной, стал отмывать их ершиком под струей горячей воды. – Так и прожил в ожидании…
– Напиши мемуары.
– Рядовые не пишут мемуаров.
Сосед поднялся.
– Побегу. Уже опаздываю…
– А завтрак?
– Да хрен с ним… Перехвачу в буфете. Только ты…
– Ладно, – отмахнулся старик.
Яйца переварились. Старик выключил газ, аккуратно слил воду и выбросил кастрюлю в ведро.
Потом он одевался, то и дело поправляя пиджак и галстук, поскольку давно не носил ни того ни другого и совсем отвык.
Сначала он зашел на почту и, выстояв очередь среди таких же стариков и старух, получил пенсию.
Кассирша считала медленно и неуверенно, сбивалась, пересчитывала, и в это время старик смотрел на солнце, встававшее над крышами многоэтажек. Старик смотрел на солнце с каким-то последним восторгом, и кассирше, наконец-то справившейся с подсчетами, пришлось дважды постучать по стеклу, прежде чем он ее услышал.
– Сухов, получите! – раздраженно сказала она.
Выйдя с почты, старик сел на трамвай, следующий в город. Ему уступили место, но он отказался, испугавшись, что сидя не сможет ловить глазами солнце, прячущееся за крышами домов. На старых булыжных мостовых трамвай трясло, и от этого солнце казалось еще неуловимее.
На центральной улице города старик зашел в нотариальную контору и оформил бумаги, которые, как полагал, успеет оформить всегда.
На секунду ему показалось суетным и ненужным тратить время на бумажную волокиту, но в следующее мгновение он понял, что уже не принадлежит самому себе, и заверенные нотариусом документы как никогда отчетливо подтверждали это.
