Прозрачные леса под Люксембургом - [79]
– Здорово, член Политбюро! – Левашов пожал ослабевшую руку Михалыча и присел на стул у его постели. – У вас, больных, разговоры о смерти – что-то сродни мазохизму… Умирает он…
– Ладно, Жень, – устало сказал Михалыч, – это только врачи всегда считают себя умнее пациентов… Все я про себя знаю…
Они замолчали. Михалыч – от усталости, Левашов – от попытки бессмысленного утешительства. Что он мог сказать человеку, с которым два года провел бок о бок на войне. Человеку, который знал цену жизни и смерти гораздо лучше его самого.
– Курить-то здесь можно?
– Кури, хрен с тобой, – разрешил Михалыч.
Левашов закурил, открыл фрамугу. В палату потянуло вечерней свежестью.
– Воздух здесь хороший…
– Знаешь, – сказал Михалыч, – я всегда боялся смерти, а сейчас, когда до нее осталось вот-вот – мне почему-то безразлично… Может это и есть мудрость, Левашов?.. Жаль, что она приходит в конце – на нее не остается времени…
– Когда тебя выписывают? – неестественным голосом спросил Левашов.
– Думаю, скоро… В принципе, я распорядился всеми своими делами. Осталось это… – Михалыч достал из тумбочки четыре бетакамовских кассеты. – Здесь шесть часов материала. Все, что я правдами-неправдами снял в последний год войны. Я отдаю это тебе. Придумай что-нибудь.
– Что?
– В Таджикистане война…
– Знаю, – отвернулся Левашов.
– И всё?
– Всё.
– Это наша работа, Жень… Мы ушли из Афгана и получили Таджикистан, и неизвестно, что получим еще… Они там заняты дележом власти: кто с кем, за что – хрен поймешь… А границу СНГ охраняем мы. Только теперь на этой границе башкой надо вертеть на триста шестьдесят градусов: потому что с одной стороны «духи» с боевичьем так называемой непримиримой оппозиции, – Михалыч закашлялся, – а с другой – всякая сволочь, прущая тонны героина… И против всей этой своры – пять наших погранотрядов и одна мотострелковая дивизия…
Михалыч сел на постели, спустил ноги с кровати.
– И оставить эту границу нельзя, потому что тогда они подойдут вплотную к нашим границам… – Он прикрыл озябшие ноги одеялом. – Это правильная война, Жень. И страна должна знать об этой войне. Сними ее… А идея… Идея придет сама по себе.
– Кому это сейчас нужно? – вставая, произнес Левашов. Он знал, что Михалыч не ответит на этот вопрос.
– Не знаю, – глядя в сторону, не сразу ответил Михалыч. – И все-таки сними. Докажи, что мы были правыми…
Михалыча выписали через две недели.
Он знал, что его выписывают умирать, и не собирался цепляться за жизнь, понимая, что ее конец будет еще страшнее, мучительнее для него и невыносимее для окружающих. Ироничный, часто безрассудный, подвластный эмоциям – он впервые в жизни запрограммировал себя на конкретную задачу. И решение этой задачи стало единственным делом его жизни, которое он исполнил с не свойственной ему строгой, механической и уже отрешенной последовательностью.
Дома, поддерживаемый женой, он прошел в кабинет, лег на диван и, укрыв ноги пледом, бесстрастным непререкаемым голосом продиктовал необходимые распоряжения. Затем выпил два стакана крепкого чая с лимоном, выкурил трубку хорошего табака и, зная наверняка, что этого нет в холодильнике, попросил жену сходить на рынок за домашним творогом.
– Какой творог, Юрочка? – испуганно спросила жена – в доме никогда не держали творога. – Странно, ей богу…
– Домашний, – ворчливо отвечал Михалыч. – Человек хочет творога. Что тут странного?
Жена ушла, доверившись его привычно-ворчливым интонациям, капризному, присущему больным желанию чего-то необычного.
До рынка было пятнадцать минут ходьбы, она шла и думала о том, как непредсказуемо меняются человеческие привычки: он, никогда не любивший молочного, вдруг настойчиво потребовал творога, и теперь каждый день она будет с утра бежать на рынок за домашними творогом и сметаной, пока…
Она понимала, что это «пока» наступит скоро, очень скоро. Что уже ничего изменить и предпринять невозможно, и сейчас все подчинено одному: сделать его уход наименее болезненным, сохранить иллюзию прежней, когда-то счастливой жизни…
Она слишком долго надеялась на чудо, профессоров и новейшие технологии «кремлевки», моталась по деревням в поисках народных целительниц, отпаивала его травами по их рецептам, а он таял и таял на глазах…
Перед уходом он попросил жену присесть и долго держал ее ладонь в своей руке, смотрел выцветшими глазами, словно запоминая давно знакомые черты лица… В глазах стояли слезы.
А она сидела на краю его постели и с ужасом думала только о том, что и это теперь тоже «пока»…
– Ладно, иди, – отпуская ее руку, наконец, сказал он своим вечно недовольным тоном, – а то ты меня без творога оставишь…
Жена ушла, обманутая его будничным голосом, незамысловатой полудетской ложью… На войне это называется тактикой отвлечения противника. Простейший тактический ход…
Что отняла у него война? Друзей, силы, годы…
Что он обрел на войне? Друзей, силы, умение принять единственно верное решение, мудрость потерь, трофейный браунинг, лежавший в ящике письменного стола, и отдельно, россыпью – патроны к нему, о которых никто не знал…
Он с трудом поднялся, включил видеомагнитофон, достал «браунинг», снарядил обойму и, вернувшись к дивану, долго, не отрываясь, смотрел на экран. Потом зачем-то перекрестился, передернул затворную раму и выстрелил в висок, исполнив свою последнюю работу на земле так же спокойно и достойно, как и все, что когда-либо делал. Михалыч умер, а на экране телевизора продолжали плыть бурые вершины афганских гор, от которых все дальше и дальше, отстреливаясь тепловыми ракетами, уходил к границе вертолетный полк. И в треске радиосвязи, пренебрегая кодовыми обозначениями, со всех «бортов» неслись в эфир еще растерянные, еще не верящие, но уже обезумевшие от счастья голоса:
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.