Прозрачная маска - [37]

Снова зазвонил телефон. Меня уже не просили. Ларгов молча слушал, подергивая бровями, а потом сказал: «Есть» — и положил трубку.

О содержании разговора он тоже меня не информировал.

— Какие причины толкнули, по-твоему, Маринкина на убийство инженера?

— Личные. Ведь они были соперниками.

— Так думал Маринкин. Как рассказывал мне Румен, завмаг — добродушный парень, а не приспособленная к здешним бытовым условиям маркировщица угощала его кофе за мелкие услуги и выслушивала его жалобы на жизнь. Парень воспринял это как особое к нему расположение, а известно, что, когда человек влюблен, он склонен принимать желаемое за действительное.

— Подождем, когда Маринкин закончит лечение. А тогда посмотрим.

— В таком случае пока помотаюсь по Болгарии. Тебе не кажется, что у Умбертова все… наоборот. Добровольно обвиняет себя, вместо того чтобы оправдываться; приписал себе подсудные деяния — шпионаж, например; не просит снисхождения, а настаивает на строгом наказании… Действительно, довольно странно, не так ли? А не игра ли это, чтобы оттянуть время?

— Он предупредил пограничников, что в районе заставы «Ружа» ожидается уход за границу. Сделал это через одного своего приятеля-шахтера, давно ушедшего на пенсию. Однако этим перебежчиком оказался сам Умбертов. Значит, он непременно хотел попасть к нам. Удивительно запутанное дело…

— Очень сложное. Поэтому я все равно съезжу в те места, где работал Умбертов. Что ты на это скажешь?

— Печать — это совесть нашего времени. Перед вами все двери открыты. Хотя мы уже располагаем всеми необходимыми нам сведениями.

— Я думаю, что вы позволите воспользоваться и некоторыми вашими материалами. Я на это рассчитываю.

— Может, позвонишь… Большому?

Пятнадцать суток я моталась по Северной Болгарии. Посетила родное село Умбертова, побывала в Свиштове, где он учился на курсах счетоводов, заглянула на родину матери, где он провел свои молодые годы; заходила на завод «Серп и молот», в варненский бар «Кристалл». Рылась в протоколах собраний и актах ревизионной комиссии, встречалась с людьми, которые хорошо Знали Умбертова, его коллегами по работе. Встретила двух женщин, которые знали его в те годы и вспоминали о нем хорошо. В результате десять пленок и три записные книжки были заполнены. Однажды утром Дочев, отыскав меня в одном из умбертовских пристанищ, забрал и привез в Софию на своей машине. Прежде чем подать ему руку (чтобы он не успел почувствовать, какая у меня высокая температура — после полумесячных ночных бдений, постоянных переездов, ожиданий на вокзалах и на автобусных остановках я схватила пневмонию), я сказала:

— Убийца — Умбертов. Но он неподсуден.

Следующие пятнадцать суток я пролежала в больнице. А когда поправилась, зашла в управление, чтобы передать Калинчеву свои заключения. Оказалось, что опоздала: «Дело закончено. О нем забудьте!» И он выложил передо мной папки с материалами следствия.

А моя работа начинается только теперь.

Немного позднее в трех очередных номерах журнала «Современник» были опубликованы следующие материалы, которые были названы некоторыми моими коллегами «Криминалистический роман», а другими — «Несостоявшаяся жизнь».

ИСПОВЕДЬ УМБЕРТОВА

1

Помнится, лег отдохнуть (хотя днем я никогда не ложусь), и в голову вдруг пришла мысль: жизнь моя проходит, бьется во мне, как вода о берег, подмывая и оттесняя его, а я стою и уменьшаюсь на глазах. Кое-кому сравнение может показаться надуманным теперь, когда я уже стар и знаю жизнь и людей, но истина заключается в том, что в то время, о котором пойдет речь, я закончил семинарию, служил богу два года и знал святое писание назубок. А что содержит святое писание, если не жизнь людей Земли, рассказанную с назиданиями и поэтическими сравнениями. Это и явилось причиной того, что, рассуждая образно, я из всего старался извлечь урок. Я заинтересовался собственной персоной, это, как учил отец Челестино, свидетельствует в первую очередь о том, что человек поумнел. «Чтобы познать вселенную, — говорил Челестино, — познай свою сущность и то, что рядом с тобой». Он имел в виду женщину и животный мир, но в то время, о котором идет речь, в женщинах я не разбирался, а к животным не имел влечения. Интерес к собственной персоне, однако, продолжал возрастать и достиг того, что любой свой поступок, каждую мысль или движение я пытался объяснить тем, что имелось во мне, прежде чем осознавал его. Постоянно углублялся в самоанализ и таким образом заполнял и длинные зимние ночи, и особенно летние, когда рассвет проходил перед моими глазами, а я сидел у пруда, смотрел в темноту и чувствовал себя отдаленным от других людей.

Я купил себе зеркало. О своем росте знал совершенно определенно, что он у меня — ничто, убедился в этом еще в то время, когда учился в семинарии. Вернулся я однажды зимой в свое село, и мама отвела меня к портному, чтобы заказать мне суконные брюки, а когда я пошел за ними, то заметил, что одни там короче всех других, которые пошиты по заказам. «Какому ребенку предназначены они?» — подумал я с нескрываемым страхом, но когда портной подал мне эти штаны, страх стал настолько сильным, что я почувствовал, как немного подрос.