Прожорливое время - [36]

Томас присел на исцарапанном надписями каменном основании каких-то давно обрушившихся ворот, пытаясь сориентироваться, и со страниц путеводителя сорвались слова, звенящие отголосками фактов, которые он когда-то знал. В свое время замок принадлежал королю Джону, а затем Эдуардам, Первому и Второму. Последнего вынудили отречься в этом самом месте, после чего зверски убили, что увековечил современник Шекспира Кристофер Марло. Древние стены снова и снова вызывали в памяти Томаса великого писателя. Главное здание было перестроено Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским, чей трезвый голос вещал о надвигающемся крахе в исторической хронике «Король Ричард II» Шекспира. Возможно, Джеффри Чосер читал вслух у камина в главном зале отрывки из своих «Кентерберийских рассказов»…

Томас приехал из города, где любой камень, возраст которого составлял больше полутора столетий, считался буквально доисторическим. Неудивительно, что здесь ему было не по себе.

В путеводителе говорилось, что этот самый замок был частью владений, куда Генри Болингброк, сын Гонта, вернулся из ссылки во Францию в последний год XIV века. После возвращения он стал первым королем из династии Ланкастеров и главным героем самых известных исторических пьес Шекспира. В них сын Генриха, молодой принц Генри, буянит в таверне Истчипа вместе с Фальстафом. С победы над Готспером начинается возмужание данного персонажа. В конце концов его коронуют как Генриха V, которого Шекспир называл — Томас так и не мог для себя решить, в насмешку или нет, — зеркалом всех христианских королей. Всего в какой-то сотне ярдов слева от того места, где сейчас находился Найт, Генрих получил оскорбительную «сокровищ бочку», то бишь мячи для тенниса, которые прислал ему дофин Франции, считающий, что они куда более подобают его молодости, чем французская корона, к которой он стремился.

Томас был в восторге. Он всегда полагал, что данный эпизод являлся выдумкой Шекспира, и сейчас его поразило то, что все произошло на самом деле, на этом самом месте. Оскорбление, нанесенное очень кстати, укрепило Генриха в решимости отправиться в поход на Францию, что привело к невероятным блестящим победам. Сначала при Гарфлере: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом…», затем к еще более невероятной, при Азенкуре: «горстка счастливцев, братьев…»[8]

Томас смотрел на пустынные руины из песчаника и ощущал их тяжесть как частицу собственного прошлого.

Самая сохранившаяся часть замка была возведена Робертом Дадли, графом Лестерским, влиятельным фаворитом Елизаветы в первый период ее правления. Ходили пересуды о том, что королева выйдет за него замуж, вот только загадочная смерть жены Роберта — бедняжка упала с лестницы и сломала себе шею — породила такие скандальные предположения, что мудрая в политических делах Елизавета поспешила пойти на попятную. Дадли трижды принимал королеву именно здесь. Празднества по случаю одного из визитов вполне мог наблюдать в 1575 году мальчишка Шекспир. Пышные торжества были вполне определенно нацелены на то, чтобы убедить королеву выйти замуж за хозяина замка. Вероятно, терпение Елизаветы лопнуло. Увлечение сменилось раздражением. Королева больше ни разу не возвращалась в Кенильуорт и, разумеется, так и не вышла замуж.

Кое-кто полагал, что в «Сне в летнюю ночь» отражены воспоминания об этих красочных развлечениях. Взять хотя бы замечание Оберона насчет Купидона, выстрелившего излука в «царящую на Западе весталку». Стрела пролетела мимо «царственной жрицы»[9] и упала на цветок, соком которого нужно смазать веки спящего, после чего тот влюбится в первое живое существо, которое увидит.

«Надо было привести сюда Куми», — подумал Томас. Ей пришлись бы по душе возраст и покой этих мест, понравились бы так же, как ему самому. Они бродили бы среди развалин, как говорили писатели XIX века, в дружеском молчании. Наверное, именно в такие минуты муж и жена были самыми счастливыми. Дело не в том, что они не любили разговаривать, спорить, даже схватываться друг с другом. Но иногда супруги просто отключались, получая удовлетворение только оттого, что находились рядом, делили не совсем одинаковые, но схожие мысли, чувства, объединенные общим восприятием и ощущением постоянной близости. Они могли читать у огня, каждый свое, или разливать по бутылкам домашнее вино, которое получалось у Томаса все время разным, или готовить спагетти с анчоусами, слушая радио. Они двигались, занимались своими делами, но при этом вели себя как единый организм, время от времени встречались взглядами и понимающе улыбались. Это было лучше всего. Так случалось в прошлом, и вот сейчас, в последние двенадцать месяцев, после многих лет леденящего молчания и яростных перепалок, они снова начали находить эти мгновения и улыбки. Томас попытался представить себе, как они с Куми снова стоят на кухне у него дома, но не смог отделаться от всплывшего в памяти мертвого лица Даниэллы Блэкстоун, прижатого к окну.

Найт медленно дрейфовал среди развалин, раздавленный ассоциациями, которые были связаны с этим местом, упоенный ими, отвлекаясь только на галок, которые кричали, усевшись на высокие стены. Он дошел до западной оконечности замка, откуда открывался вид на окрестности. Там, за полями, на месте которых когда-то разливалось рукотворное море, где Генрих V построил летний домик и сад, стояло одинокое здание. Не идущее ни в какое сравнение размерами и возрастом с замком, оно тем не менее обладало собственным тихим викторианским достоинством, и Томас без труда узнал его по фотографиям в бульварной прессе. Это был дом покойной Даниэллы Блэкстоун.