Прожорливое время - [124]

— Нет. По поводу того, что произошло раньше. Давным-давно.

Он направился по погруженной в темноту тропинке, ведущей к холму Белой Лошади, размышляя о том, как переплелись истории ученых и студентов, живых и мертвых, сплавляясь воедино соприкосновением, общим прошлым и словами той песни Пола Саймона, которая всплыла у него в сознании. Что-то про то, чтобы взять два тела и скрутить их в одно…

«Очень верно, — подумал Томас. — В духе Шекспира».

Часть V

Препоной быть двум любящим сердцам

Ничто не может: нет любви прощенья,

Когда она покорна всем ветрам

Иль отступает перед наступленьем.

О нет! Любовь — незыблемый маяк,

Его не сотрясают ураганы;

Любовь — звезда, что светит нам сквозь мрак

И указует путь чрез океаны.

Нет, не подвластна Времени она:

Оно косу свою проносит мимо;

Недель и дней ей смена не страшна:

Она в веках стоит неколебимо.

А если не верны слова мои —

То в мире нет и не было любви.

У. Шекспир. Сонет 116 (Перевод В. Чухно)

ЭПИЛОГ

1. Неделю спустя

В Чикаго стояла жара. Даже у берега озера было знойно и душно. Шоссе Лейкшор-драйв оказалось запружено сплошным потоком машин. Вечером «Чикаго кабс» предстояло сражаться за титул чемпиона Центрального дивизиона НБЛ, поэтому с приближением начала игры ситуация должна была стать только еще хуже.

Томас не понимал, почему Полински, когда они виделись в прошлый раз, предложила встретиться именно здесь. Наверное, красивее — как сказал бы мистер Барнабюс, в духе Шекспира — было бы завершить дело там, где все началось, то есть у него дома. Но Найт сомневался, можно ли считать конец пьес великого драматурга их настоящим финалом, поэтому такой вариант устраивал его больше. За последние несколько дней он много думал о случившемся, о том, как оказался втянут в это и чего добился, если вообще получил хоть какой-то результат. Все в значительной степени возвращалось к Эсколму.

Утерянная пьеса по-прежнему таковой и оставалась. Единственный существовавший экземпляр ее был уничтожен. Блэкстоун умерла, как и Эсколм, Грешэм, Дагенхарт и Тейлор Брэдли.

Счет трупам, достойный «Гамлета».

Была ли во всем этом его вина? Томас решил, что только косвенная, за исключением ситуации с Брэдли. Как знать, быть может, если бы он не вмешался, все было бы гораздо хуже. Ему удалось выяснить некоторые вещи — в своем роде истину, — тоже ценные, хотя они и не могли воскресить мертвых или вернуть утерянную пьесу Шекспира. А ведь именно в этом и заключается суть его работы как учителя: находить и распространять истину, подталкивать других искать ее самостоятельно.

Найт подумал, что забыть это было очень просто. Вероятно, в научных кругах все обстояло еще хуже. Там царила суета, связанная с публикациями и учеными званиями. Томас поймал себя на том, что скрепя сердце сочувствует скептицизму Тейлора Брэдли насчет того, что ему нужно было сделать, чтобы сохранить свое место. Тейлор относился к Шекспиру со страстным восторгом, однако это было просто никому не нужно. Быть может, если бы он преподавал в школе или работал в театре, его место занял бы кто-то другой, пишущий труды об отношении полов и классовой динамике эпохи Возрождения, увиденных через призму горстки пьес какого-то там Шекспира. Тогда, возможно, все остались бы живы.

Томас также разделял гнев Тейлора по поводу сожжения пьесы. Этот акт культурного вандализма не могли оправдать никакие личные неурядицы Дагенхарта. В последние несколько дней Найт, словно одержимый, крутил музыку «ХТС», купил все альбомы группы и скачал из Интернета видеоклипы. Так он наткнулся на песню «Сжигая книги». В ней говорилось, что от этого занятия недалеко и до огня, в котором сгорят люди, писавшие и читавшие эти книги. Хотя у Дагенхарта и в мыслях не было убивать девочек или даже Тейлора, его пылающий фанатизм был таким же жарким и опасным, как у любой религии или политической идеологии.

Слова, слова, слова. Могущественнее меча и, по крайней мере, такие же смертоносные, хотя Томасу казалось, что отношение Энди Партриджа к печатному слову как к чему-то бесконечно священному являлось единственным правильным подходом. Сжигать книги по каким бы то ни было мотивам во все времена могли только варвары и диктаторы. Так будет и впредь.

Сегодня утром Томас позвонил в Атланту Деборе Миллер, чтобы поблагодарить ее и прокрутить ей эту песню, но она все еще была в Мексике, и Тоня понятия не имела, когда та вернется. Ему показалось, что за шутливыми замечаниями насчет того, что Дебора загорает на пляжах Канкуна, в то время как ей, Тоне, приходится одной держать музей на ногах, прозвучало определенное беспокойство.

— Скорее всего, она лазает вверх и вниз по пирамидам майя, — задумчиво произнес вслух Томас, наблюдая за волнами, ласково набегающими на берег.

— Вы уже повадились разговаривать сам с собой, Найт?

Он не увидел, как подошла Полински.

— Привет.

— Репетируете следующее интервью? — спросила следователь, искривляя в усмешке широкий рот. — В последние дни нельзя включить телевизор, чтобы не наткнуться на вас.

— Просто ужасно, правда? — совершенно искренне сказал Томас.

Полински была в светло-сером брючном костюме. Пиджак оттопыривался под мышкой, там, где был пистолет. От жары она вспотела и раскраснелась.