Прожитые и непрожитые годы - [35]

– Пусть остается, – вдруг заявляет Араик. Потом говорит Левону: – Папин друг, все хочу спросить у тебя: когда ты впервые напился?

Когда? После тридцати лет память похожа на одинокую женщину, легко изменяет. После войны из американского молочного порошка делали мороженое, они с Карленом целую неделю собирали по копейке и купили одну порцию на двоих. «Пусть мы станем такими богатыми, чтобы купить по мороженому на каждого», – пожелал тогда Карлен. Когда напился?… Рассказать ему?

– Не помню, друга сын, – иной раз Левон тоже подстраивался под Араика, – такие Дни в анкету не вносятся и забываются. – И подумал: «Не помешало бы записать это нашему поколению…»

Араик смеется, он не слышит мыслей Левона. Левон грустно улыбается.

– Говорю, не выпить ли нам до прихода мамы?

– Выпить, – соглашается Левон. Потом замолкает.

– Что случилось?

– Тише, – Левон показывает на магнитофон, – послушаем.

Магнитофон играет «Маленький цветочек» – старое, усталое танго, ушедшее на пенсию.

Левон сидит, глубоко зарывшись в кресле: нет, память не всегда изменяет.

…То была его первая. командировка. Работал он тогда всего третий месяц. В городке у него знакомых не было, гостиница выглядела непривычной и неуютной. Он купил две бутылки красного вина, выпил несколько стаканов. На письменном столе лежала пластинка, он кое-как запустил радиолу, черный диск заиграл «Маленький цветочек», тогда еще новое танго, он слышал его впервые.

Вино не лезло в горло. В дверь постучались. В дверях стояла тоненькая девушка лет двадцати двух с распущенными по плечам волосами. «У вас спички найдутся?» – «Найдутся». – «Мне только несколько штук, коробка у меня есть, но спички в ней все обгорелые». – «Берите, у меня есть еще». – «Спасибо». – «Хорошее танго, верно?» – «Впервые его слышу». – «Выпейте стаканчик, очень слабое вино». – «Да? Я поставлю чай и приду».

– Папин друг, – до Левона вдруг доносится голос Араика, – прокрутить еще раз?

– Что?… А, да, пожалуйста.

…Она пришла. Снова поставили «Маленький цветочек». Выпили по стакану, по второму, по третьему. Впервые он видел, как пьют девушки. Потом долго и молча танцевали. В комнате стоял полумрак, падал только слабый лунный свет из окна. Девушка была высокая, и когда целовались, она слегка наклонялась. Во время танца она нежно гладила его по волосам, словно маленького ребенка.

– Уже пятый раз, с ума сойти! – это голос Араика. – Еще?…

Левон сделал неопределенный жест.

…Он больше ее не видел. Да и незачем, мог бы получиться сентиментальный роман, у них пошли бы дети, стали бы все вместе ездить на море, покупать для соленья капусту и огурцы, ходить на родительские собрания… Ничего этого не случилось. Осталось воспоминание, тепло той ночи, воспоминание о том, как она, молодая, словно мать, гладила его по волосам. Никогда больше с ним такого не случалось. Хотя его, может быть, и любили, кто – знает?

Левон подумал, что жизнь как спичечная коробка, в которой чем дальше, тем больше становится обгорелых спичек. Утром он будет смеяться над этим сравнением… Обгоревшие спички можно выбросить, а прожитые дни остаются. И вот наступает день, когда в коробке одни только обгоревшие спички.

Левон выпил еще, а магнитофон все крутился. Почему нет комиссионных магазинов, где можно было бы продавать старые, затертые мелодии? Их кто-нибудь мог бы купить по дешевке. Он улыбнулся зло и спокойно.

– Сотри.

Араик спокойно сказал:

– Ладно, послушаем дальше, а там и сотрем.

Горький ком застрял в горле. Левона вдруг стало раздражать спокойствие этих ребят, их ленивые движения. Померещилось, что Севак смотрит насмешливо. Ему захотелось поддеть их, говорить долго, скучно, как Ашот, как все усталые люди в этом мире.

– Значит, мы вам не нравимся? – Это была слово в слово фраза Ашота, и даже его тоном Левон протянул «нравимся».

– Что случилось? – Араик посмотрел удивленно. – Приляг немного на тахту, ладно?

– Слушай…

Араик прервал его торжественно-спокойно:

– Постой, я подскажу, ладно? «Слушай, когда нам было столько, сколько тебе, война только окончилась, ты представляешь, что это такое, я четыре класса проходил в школе в одной и той же рубашке, хочешь, покажу фотографии? Отец твой три года подряд носил все тот же армейский китель, зимой и летом, понимаешь?» – Араик на минуту замолчал. – Продолжать? «Мы с твоим отцом полтора года работали грузчиками на вокзале, а вы не успели родиться – и все уже к вашим услугам, по утрам просыпаетесь и, протянув руку, попадаете в японский магнитофон, а мне было двадцать три года, когда я…» Продолжать?

Левон смеется. Смеются все трое.

– Ничего, – говорит он, – твои дети скажут тебе то же самое, тогда вспомнишь меня.

– Не скажут.

– Почему?

– Я не стану попрекать их. – Араик глядит серьезно, как взрослый, на лбу у него морщины. – С тобой еще куда ни шло. Был бы здесь твой друг, началась бы третья мировая. Он бы сосчитал по пальцам, сколько у меня пар обуви, авторучек, сказал бы, что он лекции писал химическим карандашом. Напомнил бы, что это вы посадили первые деревья в Цицернакаберде, что в Ереване в двадцатом году было всего двадцать тысяч жителей, мы же, дармоеды…