Прозаические лэ - [28]

– Я заплачу вам вдвое обычного, – сказала она, – и это будет только справедливо, ведь вы приняли не одного ребенка, а целых двух. Однако будет лучше, если вы ничего не станете рассказывать об этом дополнительном ребенке, потому что, сдается мне, послан он мне в наказание, и люди именно так это и поймут.

– Да о чем вы толкуете, моя роза! – сказала повитуха, забирая второй кошелек с деньгами и укладывая его в своей сундучок вместе с первым. – Разве я не понимаю! Если у дамы рождается не одно дитя, а сразу двое, это означает, что в гостях на ее пекарне побывало более одного мельника. Один мужчина – один ребенок, так я понимаю.

– Но ничего подобного не было! – разрыдалась дама Азенор.

Повитуха развела руками:

– Разве ж я вас осуждаю? Слепой муж – хуже не придумаешь! А с другой стороны, как посмотреть: слепой многого не увидит из того, что зрячему сразу бросится в глаза. Так или иначе, а я вас, мой бутончик, не выдам. Не мое это дело. Мое дело – чтобы детки выскакивали из вас, как горошинки из стручка, кругленькие и здоровенькие, и чтобы вы, моя ягодка, от эдаких забав не хворали. А уж что там творилось в стручке и кто положил туда лишнюю горошину… – И она расхохоталась.

От обиды на такую несправедливость Азенор расплакалась пуще прежнего, и повитуха погладила ее по голове, как маленькую:

– Ну, вытрите глазки. Когда муж ваш вернется из паломничества, вам будет, что предъявить ему. Уж шестая-то дочка у вас честь по чести, какая положено. А эту, – она кивнула на корзину, – послушайте моего совета, отправьте куда-нибудь подальше: отдайте бедным людям или в монастырский приют. А то и вовсе закопайте в лесу. Никто и не узнает.

– Много дурного я в жизни совершила, – сказала Азенор, – но такого греха на себя не возьму. Пусть пока растет уродинка у меня под рукой, а потом я найду способ от нее отделаться.

– Лишь бы муж ни о чем не проведал, – предупредила повитуха. – Я-то буду молчать, но у людей языки – как ветер в поле, гуляют где им вздумается. Кто-нибудь да проболтается, и тогда уж несдобровать вам, моя бесклювая голубка!

И с этим повитуха отбыла, не рассчитывая когда-либо вернуться. Ибо, как она считала, последний опыт деторождения должен был отбить у дамы Азенор всякую охоту повторить его; да и муж ее находился в отлучке – и когда возвратится, неизвестно. Оно и к лучшему, моя вишенка, оно и к лучшему! Пусть путешествует как можно дольше.

* * *

Так прошло пять лет, и за все это время от Алена из Мезлоана не приходило ни весточки, а его лишняя, седьмая дочь не услыхала ни единого доброго слова. Все только и называли ее, что «носатой уродиной». Когда она научилась возражать, то стала кричать:

– Я Фриек, я Фриек!

А сестры тыкали в нее пальцами и подхватывали:

– Мы же и говорим, что ты Фриек! Носатая! Уродина!

И Фриек стала уходить от них в лес, где бродила целыми днями, ела дикие ягоды и спала под деревьями. Однажды, проснувшись, она увидела рядом с собой огромного волка. Волк внимательно рассматривал ее своими горящими желтыми глазами, и Фриек ужасно смутилась. Она спрятала лицо в траве и попросила:

– Не гляди!

– Почему? – спросил волк.

– Я уродина!

– Почему? – снова спросил волк.

– Будто ты сам не видишь! – и Фриек расплакалась.

– Ну-ка сядь как положено и выпрями спину, – приказал волк. – Что это ты придумала? Почему ты уродина? Кто тебе это сказал?

– Да что у меня, глаз нет, что ли? – возмутилась Фри-ек. Она послушалась волка и выпрямилась. Слезы текли по ее лицу, но говорила она отважно, не запинаясь. – Да и у тебя, как я посмотрю, глаза тоже на месте.

Волк обнюхал ее, щекоча усами, лизнул в щеку и сказал:

– Ты почти не пахнешь человеческим жилищем. Что с тобой случилось?

– Я уродина, – в третий раз сказала Фриек.

– Сколько ни разглядываю тебя, ничего уродливого в тебе не замечаю, – ответил волк. – Может быть, у тебя есть увечье, скрытое под одеждой? Знал я одного человека, у него было выломано два ребра.

– Ребра у меня на месте, – сказала Фриек и на всякий случай потрогала себя за бок.

– Может быть, тебя обварили кипятком? – предположил волк. – От кипятка на шкуре остаются отвратительные пятна и там не растет шерсть. Я знал одного волка, с ним такое случилось.

– Вроде такого тоже не было, – сказала Фриек. – Но зачем перебирать такие странные вещи, когда мое уродство прямо у меня на лице?

Волк чихнул и лег, вытянув лапы.

– Объясни, – приказал он. – Скажи словами. Ты ведь человек, тебя учили разговаривать.

Фриек, однако, не могла заставить себя произнести вслух столь ужасные слова и просто показала пальцем на нос.

Волк продолжал молча лежать. Потом приподнял верхнюю губу, демонстрируя зубы:

– Я теряю терпение, – предупредил он.

– У меня есть вот эта гадость на лице, – прошептала Фриек. – Этот гнусный нарост.

– Это называется нос, – сообщил волк. – Что в нем гадостного? Нос как нос. Сама-то ты чем недовольна?

– Для женщины позор – иметь подобную штуку. Только простолюдинки сомнительного происхождения иногда рождаются такими. Знатные же девушки, зачатые в законном браке, ничего столь постыдного на лице не имеют.

– Ого! – Волк зевнул и со стуком захлопнул челюсть. – Даже маленькая девочка может чему-то научить старого волка… Неужто там, откуда ты пришла, все люди рождаются безносыми?