Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [70]
А унитаз со смывом вместо средневековых горшков (порою поразительно красивой выделки и раскраски) изобрел – как тут взыграла моя цеховая гордость! – поэт. Джон Харрингтон, английский литератор и вельможа при дворе Елизаветы. Произошло это в самом конце шестнадцатого века. Схему смывного туалета нарисовал, правда, еще великий Леонардо да Винчи, только она так и осталась в папке его бесчисленных инженерных идей.
Но чувство справедливости настойчиво мне шепчет, что о первенстве Китая в этой области цивилизации никак нельзя мне умолчать.
В гробнице некоего китайского принца (умер он за сто пятьдесят лет до н. э.) была воссоздана вся бытовая обстановка, что была при его жизни, в частности – сидячий унитаз со смывом. Так что кроме пороха, фарфора и бумаги у китайцев есть еще и этот явный повод для гордыни. Разумеется, миллионы рядовых китайцев ведать не ведали о таком удобстве. У них над неглубокой выгребной ямой настилались две дощечки, и, присев на них на корточки (мерзкая и неудобная, на мой взгляд, поза), китаец быстро-быстро опорожнял свой кишечник. Да-да, именно быстро, ибо место это почиталось нечистым и в высшем, духовном смысле. Если же сюда заходил гость, то его потом благодарили, ибо отходы попадали не просто в выгребную яму, а в стоящий там деревянный ящик, откуда они через день-другой выносились в качестве удобрения в огород или на поле, и гость таким образом вносил свою лепту в доход от сельского хозяйства.
Тут окончилась на экране компьютера страница, перевел я дух и объяснить решил, с чего я вдруг увлекся этой темой. Просто поразила меня чья-то мысль, что поговорка «все там будем» – ведь не только к переходу в лучший мир она относится, но и туалет в виду имеет. А если его нет поблизости – беда. И все тогда годится для бедняги, отягченного естественной нуждой, – кусты ближайшего парка, закоулки и подворотни, подъезды и лестничные клетки. Как-то Зиновий Ефимович Гердт (они с женой жили у нас в Иерусалиме) надменно сказал мне, что вот такие, как я, пишут бесчисленные стихи разного качества, но толку от них мало или нет совсем. А он однажды сочинил двустишие всего лишь и повесил его в подъезде их дома, и оно сработало блестяще. Написал он вот что:
И недели две, честно признался он, двустишие влияло на чистоту подъемного устройства.
В книге одного мемуариста я наткнулся как-то на весьма живое описание ситуации, тесно относящееся к нашей теме. Ленинград, конец шестидесятых, какой-то значимый футбольный матч. Стадион в парке набит до отказа. Очень многие пьют – кто пиво, кто водку. И вот: «Судейский свисток. Перерыв. Минут на пятнадцать. Сто тысяч, напившиеся под завязку, должны справить малую нужду. Все и сразу. На наружных склонах стадиона имеется с дюжину туалетов. Бетонных коробок, вросших в земляной массив. В каждой – по десятку кабинок и по паре длинных желобов для массового энуреза… Запах и внутри, и снаружи – соответствующий. Даже при отсутствии стекол в окнах…» Но дело не в запахе, а в размерах рвущейся в уборную толпы. «На десятой минуте десятки тысяч ленинградских тиффози (фанатичных болельщиков. – И. Г.) произвольно располагаются на травянистом склоне стадиона и мочатся, мочатся, мочатся… По склону текут не струи и не ручьи. По склону несутся потоки. Той самой урины. Гордых балтийских чаек над стадионом спасает от гибели в полете лишь отсутствие обоняния».
Но стоит вспомнить, что такое народное волеизвержение случалось и в местах, где туалетов было предостаточно. Максим Горький написал о съезде деревенской бедноты в девятнадцатом году в Петрограде. Несколько сотен делегатов жили во время съезда в Зимнем дворце – и туалетов там хватало, и водопровод был в полном порядке. Но: «Когда съезд кончился, и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков».
А художник Анненков в восемнадцатом году пробрался в Куоккалу, чтобы взглянуть на свой семейный дачный дом, где провел памятные ему годы. Глагол «пробрался» точен, ибо Красная гвардия только что ушла из Финляндии, которая получила суверенитет. И вот что обнаружил он в этом доме «с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей»: «Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча и еще не стерлись пометки углем…» Это были следы соревнования – кто выше доплеснет свою струю. И вот еще: «Металлическая посуда – кастрюли, сковородки, чайники – доверху заполнены испражнениями. Непостижимо обильно испражнялись повсюду: во всех этажах, на полу, на лестницах – сглаживая ступени, на столах, в ящиках столов, на стульях, на матрасах, швыряли кусками испражнений в потолок…»
А вот подробность изумительная: «В третьем этаже – единственная уцелевшая комната. На двери записка: “Тов. Камандир”. На столе – ночной горшок с недоеденной гречневой кашей и воткнутой в нее ложкой…»
Так что если будет когда-нибудь написана книга о знаменитых туалетах (а непременно она будет написана), то в этот перечень должны быть включены и Зимний дворец, и дача Анненковых – уж больно известные бывали люди в этом доме перед революцией.
Новая книга бесподобных гариков и самоироничной прозы знаменитого остроумца и мудреца Игоря Губермана!«Сегодня утром я, как всегда, потерял очки, а пока искал их – начисто забыл, зачем они мне срочно понадобились. И я тогда решил о старости подробно написать, поскольку это хоть и мерзкое, но дьявольски интересное состояние...»С иронией и юмором, с неизменной «фирменной» интонацией Губерман дает советы, как жить, когда приходит она – старость. Причем советы эти хороши не только для «ровесников» автора, которым вроде бы посвящена книга, но и для молодежи.
Известный автор «гариков» Игорь Губерман и художник Александр Окунь уже давно работают в творческом тандеме. Теперь из-под их пера вышла совершенно необыкновенная книга – описать Израиль так, как описывают его эти авторы, прежде не удавалось, пожалуй, никому. Чем-то их труд неуловимо напоминает «Всемирную историю в изложении "Сатирикона"», только всемирность здесь сведена к конкретной точке в плане географии и конкретному народу в плане антропологии. История, аврамическне религии, экономика, легенды, байки, анекдоты, война, искусство – все перемешано здесь во взрывной микс.
«Гарики» – четверостишия о жизни и о людях, придуманные однажды поэтом, писателем и просто интересным человеком Игорем Губерманом. Они долго ходили по стране, передаваемые из уст в уста, почти как народное творчество, пока не превратились в книги… В эту вошли – циклы «Камерные гарики», «Московский дневник» и «Сибирский дневник».Также здесь вы найдете «Прогулки вокруг барака» – разрозненные записки о жизни в советском заключении.
В эту книгу Игоря Губермана вошли его шестой и седьмой «Иерусалимские дневники» и еще немного стихов из будущей новой книги – девятого дневника.Писатель рассказывает о главных событиях недавних лет – своих концертах («у меня не шоу-бизнес, а Бернард Шоу-бизнес»), ушедших друзьях, о том, как чуть не стал богатым человеком, о любимой «тещиньке» Лидии Либединской и внезапно напавшей болезни… И ничто не может отучить писателя от шуток.
Обновленное переиздание блестящих, искрометных «Иерусалимских дневников» Игоря Губермана дополнено новыми гариками, написанными специально для этой книги. Иудейская жилка видна Губерману даже в древних римлянах, а уж про русских и говорить не приходится: катаясь на российской карусели,/ наевшись русской мудрости плодов,/ евреи столь изрядно обрусели,/ что всюду видят происки жидов.
В романе, открывающем эту книгу, автор знаменитых «физиологическим оптимизмом» четверостиший предстает наделенным острым социальным зрением. «Штрихи к портрету» главного героя романа оказываются и выразительными штрихами к портрету целой исторической эпохи.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Валенсия мечтала о яркой, неповторимой жизни, но как-то так вышло, что она уже который год работает коллектором на телефоне. А еще ее будни сопровождает целая плеяда страхов. Она боится летать на самолете и в любой нестандартной ситуации воображает самое страшное. Перемены начинаются, когда у Валенсии появляется новый коллега, а загадочный клиент из Нью-Йорка затевает с ней странный разговор. Чем история Валенсии связана с судьбой миссис Валентайн, эксцентричной пожилой дамы, чей муж таинственным образом исчез много лет назад в Боливии и которая готова рассказать о себе каждому, готовому ее выслушать, даже если это пустой стул? Ох, жизнь полна неожиданностей! Возможно, их объединил Нью-Йорк, куда миссис Валентайн однажды полетела на свой день рождения?«Несмотря на доминирующие в романе темы одиночества и пограничного синдрома, Сьюзи Кроуз удается наполнить его очарованием, теплом и мягким юмором». – Booklist «Уютный и приятный роман, настоящее удовольствие». – Popsugar.
Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.