Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [28]

Откуда брались дикие, немыслимые деньги для оплаты этого преображения страны в военную империю (ибо почти любой завод мог немедленно перейти на производство вооружения)? Ответ кошмарно прост: из России вывозились в эти годы миллионы тонн зерна, муки, масла, сахара и мяса. И в тех же цифрах (миллионы) исчислялась смерть от голода ограбленного населения страны.

А главное, конечно же, для памятника этого тот ядовитый дым, что день и ночь течет из труб завода, отравляя атмосферу и окрестное население, – жестоко точный символ неизбывного сталинского влияния на души и умы, вплоть до сегодняшнего дня. Удивительно созвучен этот памятник великому выродку, который на костях и крови воздвиг дикую империю, где все были рабы и все – энтузиасты.

Впрочем, и в таком месте современные талантливые люди ухитряются устроить праздник.

Рядом со старейшим в городе Театром имени Пушкина стоит новое здание обдуманно старинной архитектуры. В нем открылся ресторан русской кухни восемнадцатого и девятнадцатого веков. На первом этаже можно выпить чая (из самовара того времени, разумеется) с выпечкой по рецептам той поры. А на втором этаже – такая красота, что стоит описать ее особо. В огромном, очень светлом и высоком зале всю стену напротив окон занимает грандиозное полотно (метров двадцать в длину и метров восемь высотой, точных размеров я не знаю). Глядя на него, вы находитесь как бы на сцене, перед вами – зал театра, уходящий в глубину картины. Партер, амфитеатр, ложи… И везде стоят или уже сидят замечательно одетые люди с интересными и привлекательными лицами. Часть из них – знакомые художника (или владельца ресторана), а другие – попросту сочинены художником. В такой компании так хорошо бы было оказаться, что после возлияния решился я и попросился в настенную массовку. И художник обещал меня изобразить. Такого потока жизнелюбия, которое льется с этой работы, я не видел никогда.

Назначен был обед-концерт, для этого меня сюда и зазвали.

Сперва все приглашенные немного выпили (я очень им завидовал, но я, подобно девушкам по вызову, не пью на работе). Потом я им читал стишки и всякие истории рассказывал, а после был обед, и тут я от восторга одурел. Перелистав поваренные книги старого времени, соорудили эти люди стол необычайный.

Да, я еще забыл: имеется тут огромная русская печь (уверен я, что нет такой подобной в самых разудалых ресторанах). И в печи этой восемь часов томился на соломе грузный говяжий оковалок, которым обнесли весь стол и лишь потом нарезали.

Еще мы ели (тоже всем сначала показали) запеченную индейку, в которой содержалась курица, нашпигованная телячьим языком. Рыбное блюдо называлось «лососевой бандеролью»: опутанный веревками (на них – сургучная печать) большой лосось лежал на старинного облика ладье, вылепленной из теста и закалившейся в печи. Это произведение кулинарного искусства тоже сперва проплыло вокруг стола. Закуски и соленья с пирожками и блинами всякими перечислять не буду по простой причине: я хоть и скрал листок с меню, однако потерял его в дороге.

Теперь – о выпивке, что дело не последнее: на столе не было ни одной марки фабричной водки. Было множество бутылок с чисто рукодельными наклейками, в которых сообщалось, на каких травах, плодах и ягодах настаивалось это божественное зелье. Употребил столь высокий эпитет, потому что сортов пять-шесть опробовал самолично, а в вопросах выпивки я опытен и привередлив. Словом, до сладкого я, кажется, не досидел.

Сочинил все это заведение и блестяще воплотил замысел некий российский патриот (поскольку ездит по всему миру и непременно возвращается) Павел Беньяминович Рабин. (Кстати сказать, советские отделы кадров так ориентировались в отчествах, что им даже не надо было заглядывать в анкетную графу «национальность».) Он же и название ресторации придумал: «Наше все».

Когда очень ранним утром нас подняли, чтоб уезжать, еще раз подтвердилось качество напитков: голова была прозрачна и чиста.

Я двинулся далее по маршруту, но мои мысли постоянно возвращались к Магнитке. Верно посоветовал когда-то Хармс: не надо ездить слишком далеко, а то увидишь там такое, что потом никак не забудешь.

Я вдруг принимался думать, что́ могли бы возле памятника этого рассказывать экскурсоводы, – выходил кошмар кромешный.

И наверняка ведь надо было помянуть самое подлое преступление советской власти, на которое без личного распоряжения отца народов наверняка никто бы не осмелился. Нельзя было не помянуть судьбу солдат, искалеченных в мясорубке Великой Отечественной. После войны во множестве городов появились безногие нищие. Они передвигались на деревянных кое-как сколоченных платформах с шарикоподшипниками вместо колес, отталкиваясь от земли двумя деревянными чурбаками с ручками («утюгами»). Более всего их было много на вокзалах и рынках. Днем они просили милостыню, к ночи исчезали кто куда, постоянного крова у большинства из них не было, и близких – тоже. И однажды все они исчезли. Сразу. Одновременно из всех городов империи. Случилось это в самом конце сороковых (возможно – в начале пятидесятого). Это была столь же слаженная акция, как чуть раньше – массовое выселение народов, объявленных пособниками немцев. Осуществили ее милиция и чекисты.