Проза - [27]

Сева подошел и, не здороваясь, сказал своим чудным завораживающим голосом, в котором звенел металл уверенного приказа:

— Играть будем?

Мы не могли ему отказать. Как это ни поразительно, Сева никогда еще не играл во взятие Рейхстага. В маленькой военной части, где до переезда в наш город служил Севин отец и где Сева провел последние пять лет, у него не оказалось ровесников, поэтому он не был знаком с большинством дворовых игр той эпохи.

Мы охотно объяснили Севе нехитрые приемы игры и немудреную топографию нашего двора и окрестностей. Он молча слушал и заговорил только тогда, когда мы закончили. Слова его потрясли нас.

— Я буду главным фашистом, — сказал Сева.

До тех пор мы ни о чем подобном не помышляли. Фашистское воинство нашего образца больше напоминало штурмовую бригаду испанских анархистов (справедливости ради отметим, что и красноармейцы дисциплиной равно не блистали). Каждый бежал, кричал и стрелял сам за себя, ведомый давно знакомым общим ходом игры, который не оставлял места для каких-либо руководителей.

Разумеется, практически все отдавали некие приказы, но они никем не выполнялись — да и не предназначались для этого. И потом, главный фашист был явно чем-то совсем иным, чем фашист просто. Фашист просто мог быть пойман, пленен и обезврежен как рядовой представитель универсального зла, после чего превращался в одного из нас, в нашего приятеля, внутренне очищенного от скверны своим поражением, хотя вымазанного с ног до головы в пыли, ржавчине и голубином помете. Главный же фашист был вечным и неустранимым источником этого самого зла, которое требовало бесконечного повторения очистительного обряда. Главный фашист никогда не смог бы выйти из игры и стать одним из нас: чтобы игра могла свершиться и завтра, он должен был постоянно оставаться там, на своем дьявольском посту. Ангелы, последовавшие за Сатаной, могли вернуться, покаяться, поплакаться и вновь воссесть у трона небесного, но сам отступник не подлежал прощению.

Сева не стал ждать, пока мы переварим его заявление, и приказал:

— Все фашисты — ко мне!

Многие двинулись к Севе. Я не пошел. Дело решилось чистой случайностью, хотя мне было бы весьма лестно усмотреть в этом осознанный выбор. Как раз в этот момент у моего автомата отлетела трещотка, и я принялся ее старательно налаживать, зажав автомат между колен так, что не мог двинуться с места.

Когда вокруг Севы собралось около половины нашей компании, он сказал свою последнюю фразу, потрясшую нас окончательно.

— Сегодня играть не будем. Нам нужно три дня, чтобы подготовиться.

Зачем? Наша игра была слишком простой и ясной, чтобы нуждаться в каких-либо приготовлениях, не считая необходимости вооружиться, но многие обходились даже без этого, довольствуясь подходящими по размеру и форме палками и кусками дерева.

Однако пробужденный Севой интерес был сильнее, чем желание противиться новшествам.

И мы подчинились.

Три дня Сева готовил свое воинство к блицкригу в кустах за домом. За эти три дня фашисты неузнаваемо переменились. Даже самые ленивые из них обзавелись автоматами по полной форме — с трещотками, с выкрашенными тушью стволами, метательной резинкой и проволочной скобой, которая удерживает пульку из алюминиевой проволоки на боевом взводе. Но — и это самое главное — изменился не только их внешний вид, но и ухватки. Они четко выполняли холодные и немногословные приказы Севы и отдавали приказы сами. Среди них явно вырисовались вожди, знавшие за собой право командовать, и те, кто с готовностью признавали это право. Поверхностный психолог объяснил бы все организаторскими способностями Севы, а если бы питал пристрастие к терминологии менее рациональной, сказал бы, что Сева обладал харизмой, но мне кажется, что и то и другое в корне неверно.

Неверно, потому что среди нас были признанные вожаки, которые ярко проявляли себя в играх с не столь определенным исходом, вроде футбола. Слово же «харизма» ничего ровным счетом не объясняет и является чистой тавтологией.

По-моему, Сева был подлинным фюрером, или, вернее, эйдосом фюрера (вспомним ту же Блонди), который по причине какой-то накладки в движении эонов воплотился в неподходящее время и в неподходящем месте, опоздал, предоставив случайному человеку, какому-то бездарному живописцу и сластене, какому-то импотенту без лица Зигфрида и без стати Севы, сыграть его, Севину, роль и сыграть не вполне удачно. Я глубоко убежден, что, если бы Сева (или тот, кто сотворил Севу) не опоздал со сроком выброски, Третий Рейх не проиграл бы войну никогда и ни за что. Я не знаю, в каком колодце мироздания, подобно скрытому имаму исмаилитов, таился Сева до того дня и где он снова скрывается сейчас, но сам факт Севиного предсуществования не вызывает у меня никакого сомнения.

Надо отметить, что нам даже не пришло в голову выставить с нашей стороны подобную Севе фигуру. Тому были разные причины. В пришедшуюся на наше отрочество эпоху стыдливого замалчивания мы не вполне ясно представляли себе, кто руководил первым представлением мистерии с нашей стороны, но не это даже было главным. Важнее то, что проблема не могла решиться голосованием: требовался сам вождь, а его-то у нас и не было. Так что роковые три дня мы провели в полном бездействии, если можно считать бездействием постоянную дворовую возню.