Проводы - [10]

На Главпочтамте он отдал письмо клерку и, рассчитавшись за марки, двинул не торопясь на бульвар. У Грековского училища купил в киоске "Известия" и, якобы рассматривая газету, стал смотреть на толпившуюся у входа молодежь. Он знал, что иногда в такой вот лохматой, невыразительной толпе может мелькнуть свежее, чистое лицо, ради которой он затевал покупку и перелистывание совершенно никчемной газеты.

На бульваре он устроился на скамейке в первом ряду партера с видом на военную гавань, где мокла пара-другая допотопных подлодок и сторожевых катеров. Он осмотрелся по сторонам и увидел двигавшихся к нему в золотом окладе осени свою пляжную знакомую Любу с малолетней подругой.

- Привет, мамка, - сказал Ярошевский и приветственно сделал ручкой.

- Привет, - отвечала Любка, останавливаясь у скамейки. - Ну, как живете-можете?

- Живу хорошо, - отвечал старик Ярошевский, - могу плохо.

Все трое засмеялись.

- Присаживайтесь, - пригласил Ярошевский дам и, взяв севшую рядом Любу за руку, погладил еe своей старой с узлами вен на суставчатых когтях. Любка, мне бы такую любовницу, я бы горя не знал. A это что за дитя? кивнул он на маленькую Любкину спутницу.

- Это - Виточка, - Люба достала из сумки сигареты и закурила. - Чудная, а?

- Это не то слово, - Ярошевский, пощупал Витяню жадными глазами.

- Такая бы вам не подошла?

- Даже не осмеливаюсь мечтать.

Витяня тоже закурила и испытующе посмотрела на Ярошевского.

- Слушайте, Ефим Яковлевич, - сказала лесбиянка, щурясь на старика. - A давайте ка я вас поснимаю. Серьeзно. С Витяней.

- Ну да. Доменико Гирландайо. Дедушка с внучкой. Люба, чтоб вы только знали, до чего я хочу молодую породистую бабу, типа вас. Серьезно.

- Я тоже серьeзно, - гнула своe Люба. - Вы вообще к себе в гости приглашаете?

Ярошевский вздохнул, отвернулся к морю, разбросал руки по спинке скамейки.

- Сейчас, что ли?

- Почему нет?

- Идeмте.

Он поднялся и, когда Люба поднялась за ним, ловко подхватил еe под талию. Витяня пошла следом, сразу сделавшись ненужной этим двоим.

- Так я и догадывалась, - сказала Люба, обходя квартиру Ярошевского, трогая руками старинную мебель, касаясь кончиками пальцев золоченых рам, проводя по бархату скатерти, - заповедничек.

Ярошевский с самодовольным видом ввинчивал штопор в бутылку крымского Кагора. Устроившаяся в углу дивана Витяня мяла в руках большое красное яблоко. Она боялась, что если откусит, то обольется соком и будет выглядеть в глазах этих двоих смешной, как ребенок. После узнанного и пережитого в последние месяцы, она мучительно не хотела быть ребенком.

- Это что - действительно Врубель? - спросила Люба, всматриваясь в подпись на темном полотне.

- Он самый, - отвечал старик не без самодовольства. - Талантливый был мальчик, а?

- Об-балдеть, - покачала изумленно головой Люба. - A это кто? спрашивала, переходя к другому полотну.

- A это Куинджи.

- Невероятно, - балдела еще больше Люба.

Ярошевский подал вино в бокалах синего стекла.

- Это от матушки осталось. Знойная женщина была. Многих знаменитостей лично знавала. Во время оккупации пришлось продать кое-что. A после оккупации и того больше. Сколько ушло всего, сколько потеряно, вынесено... держа бокал за фигурную ножку, Ярошевский поднeс его к губам. - И тем не менее - заповедничек, как вы изволили выразиться. Я и сам поражаюсь другой раз, как столько сохранилось. Как я сам сохранился!

Он поднялся и вставил в магнитофон кассету с записью Каунта Бейси.

Вино и духовая секция начали слегка покачивать комнатку.

- Музычка - люкс, - заметила Любка Витяне. - Нравится?

Витяня только пожала плечами. Ей у дедушки не нравилось. Всe у него здесь было для неe не старинным, а старым, проеденным шашелем и попахивающим близким концом жизни.

- Брат прислал, - сказал Ярошевский, похлопав магнитофончик. - Игрушка, а?

- Из Штатов? - поинтересовалась гостья.

- Из Aргентины.

- Правильно! - сказала Любка. - Разве у Ярошевского может быть брат в каких-то пошлых штатах?

- О-о, он мог быть где угодно, - отвечал Ярошевский. - Например в газовой камере. Или в крематории. В начале войны он попал в плен, но, выдав себя за украинца, просто чудом каким-то выжил. А после войны женился на одной немке. Вдове.

- Не понимаю, - подала голосок Витяня, - у неe муж убивал русских, а она женилась на... ну, на пленном...

- A что тут не понимать, - Ярошевский подлил вина, - баба верующая. Может, из сострадания, может, вину искупала. За мужа. Она - ничего баба. Морда невыразительная, но фигура - что доктор прописал.

Бейси качал комнатку, как лилипут качает детскую кроватку. Наслаждающаяся этим веселым уютом Любка, присев с бокалом на подоконник, зорким взглядом окидывала ряды книг с меркнущими тиснениями на переплетах, бронзовые статуэтки на комоде, вазы, картины. Ей здесь нравилось.

- Как Бейси? - спрашивал Ярошевский, наблюдая, как Люба покачивает в такт ритму головой.

- Оч-чень, - отвечала та.

- Ты что! Настоящий джас-с. Чтоб ты знала, Ярошевский - большой поклонник. Я вам как-нибудь покажу коллекцию пластинок. Немного, но золото. Сокровище. - Ярошевский цыкал с важным видом знатока и обладателя. Скотт Джоплин, - он загибал пальцы, - Байдербек, Сай Оливер, Джелли Ролл Мортон, Aрмстронг, тот еще, довоенный, настоящий. Ко мне слушать их приходили и Рознер, и Утесов, и Цфасман. Я их всех знал. Рознер вообще Aрмстронга боготворил, что ты!