— Хватит, хватит вам, молотильщики! Солому на мякину перемелете.
Батька тоже притворно сдавался, подняв руки, и смешно говорил маме:
— Не буду, больше не буду. Сдаюсь!
— Оба вы шалопуты, — говорила мама и смотрела на мужа и сына так нежно, с такой радостной улыбкой, на которую способна только она.
— Вот так нас, мама… Спасибо ей…
— Ешьте уж. А то, скажешь, не шалопуты? Что старый, то и малый: подняли возню, как застоявшиеся жеребцы!
Грише страшно нравилось, когда отец боролся с ним, или, как мама говорила, «впадал в детство».
— Ну-ка, борцы, ешьте…
И они втроем обедали. Какие это были вкусные обеды! Свежие помидоры и малосольные огурцы, молодая картошка. А еще уха из общего котла. За ухой мама всегда посылала Гришу.
Сколько потом нарассказывает внук своей бабусе про жатву!
Не будет уже такой жатвы. И не услышит он больше: «Поборемся?» И мама не скажет притворно гневно: «Хватит, хватит вам, молотильщики…»
Ничего этого не будет…
Будет тихонько журчать Ревна, будут гоготать гуси, солнце жаркое будет стоять в небе… А отца не будет…
Митька растерянно кашляет.
— Давай, Гриша, напишем в райгазету заметку…
— О чем напишем?
— На фронт попросимся.
— Не возьмут нас…
— Вот Пилипко какой был малыш, а помогал красноармейцам. А у тебя отца убили… Возьмут. Помнишь, мы читали с тобой о пограничниках? Сябр убитого бойца письмо написал какому-то начальству. А оно сказало: «Пусть служит сябр на заставе, где служил погибший герой».
Гриша пожал худыми плечами:
— Не знаю, Митька, у Яремченко надо спросить, у нашего председателя. Я же теперь… старший мужчина в доме…
Насупился Митька.
— Верно, ты теперь хозяин…
Дружок потоптался еще немного и неожиданно предложил:
— А давай рыбы наловим…
Какая там рыба? Разве можно в такое время думать о рыбе?
Митька не обратил внимания на Гришино молчание.
— Я топтун принесу! — крикнул он на ходу, и его черные потрескавшиеся пятки замелькали по лугу. — А ты и за моими гусями присмотри!
Гриша с тоской обвел взглядом синеющие за Ревной леса, к которым уже склонялось солнце — большое и красное. Гриша никогда не видел такого кровавого солнца.
А все-таки, когда Митька принес топтун, Гриша побрел с дружком в воду. Процеживали речонку часа два. За этим занятием развеялось на какое-то время горе. Пошли домой с рыбой.
— Мама, идите рыбу чистить! — крикнул Гриша из сеней, высыпав из скользкого мешка в щербатый чугунок карасей.
Из хаты никто не откликнулся, хотя дверь была открыта. Заглянул вовнутрь. Мама и бабушка лущили на полу фасоль. Гришин братишка Петрусь сидел на лежанке, грыз морковку и пытался схватить свободной рукой колечки дыма, которые плыли вверх от папиросы председателя колхоза Яремченко Антона Степановича.
Он примостился возле женщин на маленькой скамеечке. Сизый дым от председательской цигарки расплывался под потолком.
Гриша переступил порог, снял картуз.
— Здравствуйте.
Яремченко поднял голову, кивнул. Но ничего не сказал, бросил окурок в шелестящую сухую ботву и, тут же опомнившись, притоптал его сапогом.
Видать, разговор велся уже давно, и Гриша пришел, как сказала бы бабуся, на струшенные груши.
Антон Степанович громко вздохнул. Притронулся пальцами к рыжеватым взъерошенным усам, разгладил их. Антон Степанович — товарищ отца. Мать шутливо называла обоих носатыми. Частенько они вот за этим столом обсуждали свои артельные дела, а в праздники даже с чаркой и с песней.
Опять вздохнул дядя Антон:
— Марина, Марина… — Помолчал, уткнувшись взглядом в сухую ботву. — Думаешь, мне легко?
— Кто же так думает, Антон?
Отбросил носком сапога сухую ботву.
— Разве чужой мне был Иван?
— Кто же говорит.
С грустью кивнул на Гришу:
— Вот такими уже пасли овец, а потом вместе за девчатами бегали. Ты-то знаешь, Марина. Кто тебя высватал за Ивана?
Мать, словно девушка, даже вспыхнула от наплывших на нее хмельных воспоминаний.
— Кто же?
— А кто старшим боярином был на свадьбе? Неужто забыла? А Гришуньку няньчил кто? Кум Антон…
Мать грустно покачала головой:
— А как же, а как же…
И в артельной жизни не разошлись их пути-дороги. Антона избрали председателем, Ивана бригадиром назначили. Временами и спорили, порой ссорились — да разве без этого обойдешься в деле артельном? Но не кривили душой друг перед другом, никогда не кривили. И вот теперь нет Ивана…
Антон Степанович хрустнул пальцами.
— Я от тебя, Марина, ничего не утаю. Когда он шел на фронт, просил: «Ты ж наведывайся к моим…» Еще сказал: «В случае чего… не забывай». А получается, оказался я липовым товарищем. Как ушел на фронт Иван, и глаз не кажу. Сижу себе в тылу, блаженствую…
— Зачем вы так говорите, Антон Степанович? — подала голос из своего угла бабуся. — Разве ж мы не видим, сколько у вас забот в эту лихую годину…
— Не терзай себя, Антон, — рассудительно и спокойно сказала мама. — Мы не слепые, видим, сколько на тебя навалилось… То отправляли скот в тыл, то в район каждый день мотаешься, то на окопы… Видим — не мед тебе в тылу. Ой не мед. Одно только утешение — пули пока еще не летают…
— В том-то и дело. А на фронте еще и пули летают.
В хате повисла тягостная тишина, которую нарушил рыжеусый Яремченко.
— Разве думали мы, что все так сложится? Знали, предчувствовали — не избежать войны… Нечисть объявилась в Европе — фашисты. Но и не гадали, что припрутся они сюда и будут топтать землю, на которой мы с Иваном пахали, сеяли, водили косарей на сенокосы…
