Зачернела Дубовая роща. Спрыгнул с подводы старый, споткнулся, чуть не растянулся на лесной дороге, кряхтя, выпрямился, прихрамывая, побежал к Мыкифору, схватил коренного за уздечку, повернул к роще.
Под столетним дубом Приймак остановил лошадей.
— Тут… Лопаты! — зашипел сыновьям.
Став на колени, разгрёб листья, которыми красноармейцы присыпали свежую землю, зачем-то даже понюхал её.
— Копайте! Живо!
Копать пришлось недолго. Имущество лежало близко. Приймак по-собачьи прыгнул в яму и начал выкидывать оттуда связанные сапоги, штаны, гимнастёрки, шинели. Лопата наткнулась на что-то железное.
«Ага, карабины. И это пригодится». Подал их.
— Так, так, так, — тихо бормотал, жадно швыряя имущество наверх. — Спасибо, товаришечки, наткнулись на меня, дорогу спросили… И я показал. Хе-хе.
Мыкифор и Мыколай сгребали казённое добро и охапками носили на подводы. Хлопцам была привычной эта работа, ибо всю жизнь следовали отцовской мудрости «прикладай да прикрадай». То таскали с поля мешками свёклу, то кукурузные початки, то зерно с тока… А это, вишь, что старый высмотрел! Ещё и карабины. Да и нужно ли им столько карабинов?..
— Ну, все там? — глухо кинул отцу в яму Мыкифор.
— Не спеши. Не за зайцем гонишься, — прогудел из ямы, будто из могилы, отец. — Тут ещё что-то мягкое. Никак не расщупаю… Ну, да ладно, пригодится. На!..
— Теперь все? — заглянул в яму Мыколай.
— Вроде бы все… Спускай вожжи… Так, так… Тяни.
Мыколай легко вытащил костлявого отца.
— Чёрт троим здоровье нёс, а тебе одному досталось. — Довольный Поликарп хлопнул Мыколая по широкой спине. — А теперь засыпайте яму. Сделаем всё как было. Хе-хе.
— А зачем её засыпать? — недовольно буркнул Мыколай.
— Яйца курицу начали учить. А ну! — цыкнул Поликарп на Мыколая, и тот нехотя взялся за лопату. Когда закидали яму, Приймак стал на колени и принялся ползать, сгребая руками листья, присыпал ими свежую землю.
— Раз-раз — ваших нет. Хе-хе.
Встал, прислушался и даже принюхался — тишина вокруг мёртвая.
— Мыколай, трогай!
Фыркнул коренной, скрипнули глухо колёса, а старому показалось — лес подхватил тот скрип, разнёс по всему белому свету.
Но это только показалось Приймаку. В лесу стояла тишина, тревожная и тяжёлая, словно на сотни километров вокруг не было ни одной живой души.
— Ну, с богом! — перекрестился Поликарп и подался рысцой за подводами.
* * *
В понизовье клубились тучи, и рыба не клевала. От нечего делать Гриша и Митька бросали в камыш камешки.
— Гриша, слышишь, гудит? — замер рыжий Митька. — О-о, снова!
Гриша тоже замер. В селе прислушивались к всевозможным звукам — они заменяли теперь и радио, и лекции, и газеты. Каждый выстрел в лесу обрастал легендами, приправленными домыслами, догадками и страхами. Люди жили в тревоге: знали — вот-вот должны прийти немцы.
Всякое говорили о немцах. Одни уверяли — «петухов» будут пускать, добро отбирать, людей убивать. Другие возражали: люди как люди. Были и такие, которые помнили ещё по прошлой войне — и на губных гармошках играют, и за курами гоняются. Поймают, обсосут косточки и смеются:
— Гут!
На то ж она и война, чтоб нести убытки… Нечего, мол, бояться…
Слушали мальчишки таких, а сами другое думали. Учительница говорила, и пионервожатая тоже — покажут зубы, ой, покажут зубы гитлеровцы!
Мальчишки и фильм не так давно видели, «Щорс», о своём земляке Николае Щорсе, родом он был из соседнего района. Как таращанцы громили германца. То был враг злобный. И сёла жёг, и безвинных убивал…
Насмотревшись фильмов, мальчишки представляли войну по-своему. И приход врага в Таранивку рисовали мальчишки так. Партизаны выйдут из леса большими отрядами, с песнями военными. Окруженцы — отдельными колоннами с патронташами на груди. Они поставят пулемёты на школе, на сельсовете, на ферме.
Немцы будут двигаться тоже колоннами, как в фильме «Чапаев». А за пулемётом на чердаке колхозной фермы будет лежать Оля, как Анка в кино.
Подпустит близко вражьи колонны — и тра-та-та-та… Колонну за колонной будет косить Ольга Васильевна.
Из другого пулемёта будет строчить председатель их колхоза Яремченко.
В Гришином дворе поставят пушку, а на шелковице расположится наблюдательный пункт. Гриша с биноклем будет сидеть на самой верхушке и смотреть на луг. Когда двинутся в атаку фашисты, крикнет командиру. Командир поднимет руку, отдаст команду: «Батарея, огонь!»
— Нет, на дереве с биноклем я буду сидеть, — возражает Митька.
— А почему ты?
— А потому что ты тюха.
Гриша действительно был тюхой, не задирался, не лез в драки. Бывало, подзадоривали мальчишки:
— А ну, стукни его. Ну!
— Хватит вам, — отвечал примирительно.
А Митька был мальчишка бедовый, быстрый и задиристый. Чуб торчал у него как у ежа — рыжий и жёсткий, как щетина. Он и за себя и за Гришу иногда давал сдачи обидчику…
Но Гриша своей, законной, по его мнению, позиции на дереве не хотел отдавать никому.
— Гля-яди, герой… Я, значит, трус, по-твоему?
— Я так не говорил… Не трус, а тюха.
Неизвестно, к чему привела бы перебранка, если бы оба сразу не увидели машины. Из леса выехала одна, вторая, третья… Смотри, машины какие-то, не наши… Немцы!
Друзей будто ветром подхватило.
