Проводник - [3]

Они счастливы как дети в своем забытье. Как маленькие сварливые скандалящие дети. Капризные дети. Они прекрасны в своей наивности. В своей слепоте. Как котята, ползущие по полу и ищущие маму-кошку. Только котята ищут, а они — нет. Они говорят, что мамы-кошки не существует. И этим приводят меня в неописуемый восторг. В этом я вижу Его торжество. Они, называющие себя королями, ползают по этой огромной короне и не могут ее найти! Понимаю, увлекся… Но ведь утро такое прекрасное, а они скоро появятся на улице. И я ловлю каждое мгновение тишины, я дарю его себе, я складываю его к себе внутрь, в сердце, в глаза, в лоб, в спину, в руки… Чтобы впитать это и жить этим до того момента, когда они снова позволят мне выйти из-за моего мусорного ведра. И тогда снова слушать песни собак, заблудившихся в огромном городе, стук капель, срывающихся с крыш на асфальт, смотреть фильмы об оранжевых фонарях, которые столько всего видели на этих дорогах. Можно подержать ладонь на стекле автобусной остановки и внезапно увидеть, как встречались и прощались здесь люди. Ругань садящихся в автобус бабушек будет шептать в ухо о том, что они прекрасны. Прекрасны в своем иллюзорном беге за счастьем. А счастье… Оно всегда здесь. Под ногами. Нагнись да возьми. Но они не могут. Ведь нужно бежать…бежать…

— Проклятье! — я хлопнул по будильнику, и он упал с табуретки на пол. — Опять вставать! Опять бежать… Сколько можно?!

23.03.20…г.

Вы что, уже подумали, что я какой-то особенный? Да нет! Я такой же болван, как и все. По крайней мере, говорю себе это часто. Доказать? Пожалуйста.

Родился, как все. Загугукал, как все. Детсадик. Школа. Первая любовь. Юность. Гитара. Институт. Бросил. Работа. Гитара. Чем не банальный ряд обычного неудачника и бездельника? Играю теперь на гитаре в кабаках. Где придется, где платят. И жизнь у меня спокойная, относительно, конечно. Бывает, вино… девчонки… Тридцать разве возраст? Ну, побаловался пару раз более серьезным, с кем не бывает? Но вчера…

Вчера я очнулся в лесу в пятидесяти километрах от города. Это что-то новое. Я всегда хвастался себе тем, что могу удержать себя в руках, когда другие валятся под стол, но ситуация говорила обратное. Либо я так надрался, что уехал хрен знает куда, либо меня чем-то накачали в ресторане. Дружки? Может быть. Среди музыкантов ведь немало людей, принимающих внутрь разные интересные соединения, это ведь ни для кого не секрет. Но то, что случилось, не походило ни на что, известное мне. Самое странное во всей этой истории то, что я уже с трудом вспоминаю, как ехал оттуда домой, не говоря уже о том, что я вообще не помню, как туда попал и что я делал последние две-три недели перед этим.

С большим трудом я выяснил, что среда, о которой я вспомнил в какой-то момент вчера, на самом деле закончилась четвергом почти месяц назад. Честно говоря, я испугался. Позвонил Максу. Говорю так вкрадчиво, спокойно, издалека: «Макс! А ты случаем не помнишь, как звали ту девчушку? Ну, помнишь, сидели в „Сити“ недели три-четыре назад?» А он мне: «Совсем сдурел, брателло? Ты чего опять наглотался?» Тут я совсем со страху присел. Думаю, точно наркоты нажрался и что-то натворил.

— Ты ж ее от себя не отпускал почти месяц!

Приехали! Здравствуй, Андрюша, — говорю я сам себе, — поздравляю тебя, ты — отец!

А Макс не унимается:

— Ты ж с ней как угорелый носился, все визжал, какая она сногсшибательная! Что? Посеял ее, что ли?

— Э… в некотором роде.

— Осел! Ха-ха. Меньше надо дерьма жрать всякого. Ты ж знаешь, такие, как она, таких, как ты, на дух не переносят!

— Да ладно, ладно. — я успокоился и подумал — Значит, с девчушками кутил! Целый месяц! Ого! И как же она меня так закутила, что я ни хрена не помню?

— Ладно, брателла, я спешу. Не забудь позвонить Павлику, а то он уже вешается. Сколько можно работу прогуливать? Он твои справки скоро будет в рамки вешать вместо картин.

— Справки? — я совершенно естественно удивился, так как никогда не болел, и собрался уже возмутиться, как вдруг…

— Стоп! А ведь это не в первый раз! — мысль как иголка пронзила голову и ушла по прямой вниз, в бетонные перекрытия шести этажей подо мной.

— Что, что? — начал, было, Макс, но я прервал его.

— Да, да, конечно. Извини. Больше не буду. — сморозил я.

Короткие гудки. Пустота.

Значит, опять. Об этом страшно было думать. Я помню серые стены, разодранные тапки-шлепанцы, укол с утра, укол вечером. И пустота… И страх. Тогда я имел неосторожность поделиться горем с ближними. В первый раз это была мать, во второй в стукачи записалась моя подружка. Значит, это случилось опять. Итого шесть потерянных месяцев жизни. Просто подарок для белых засаленных халатов. Но теперь я уже был тертый калач. И, в конце концов, в этот раз я отделался всего месяцем. А это уже говорило о том, что я могу рассчитывать на полное избавление от моей напасти в очень скором времени. И никаких лекарств. Никаких слюней на пол. Никаких заблеванных унитазов. Я выдержу.

В первый раз было страшней всего. Последнее, что я помню тогда, это вагон и угрюмый проводник, забирающий мой билет. Я сел на поезд, уходящий на юг, в Анапу. Море, солнце… Подвернувшаяся халтура снабдила меня внезапно некоторыми финансами, а я уже тогда чувствовал, что если не отдохну, будет нервный срыв. Ну и… дело стало за малым. И вот я, перекинув рюкзак через плечо, с болтающимися на шее темными очками, открываю дверь в купе и… бездна. Пустота с лохматыми краями. Как сейчас помню свою расползающуюся улыбку, когда я взялся за ручку двери и приготовился сказать что-нибудь остроумное и смешное своим случайным попутчикам, таким же счастливчикам, как я. У меня даже осталось смутное ощущение, что какие-то двое там все-таки сидели, но, возможно, я это сам себе потом придумал. По крайней мере, я очнулся через три месяца в десяти километрах от поселка Кижи, лежа ногами в ледяной воде. Я так и не смог себе объяснить, что я искал на лесном озере в северной карельской глуши, когда только что собирался ехать в направлении теплого южного моря. Только позже выяснилось, что прошло уже достаточно времени, и чем именно я занимался все это время — я понятия не имел.