Провинция (сборник) - [43]

– Сынуля, иди сюда! – Людмила снова вышла на веранду, держа в руке что-то, обёрнутое в бумагу. – Ну иди, не сердись на свою мамку. Принесла я тебе вкусненького.

Егорша стоит отвернувшись, словно не слышит материнского заигрывания. Ухо у него красное – видно успела она его и за ухо дёрнуть.

– Видал! И от пирожного нос воротит… Мать для тебя старается, а ты… На! – голос её становится резким. – Выброшу, вот в мусор.

Людмила села к столу, не глядя на Василия, начала с усмешкой:

– Сегодня опять вся перетряслась, сумку волоку эту, в ней вверху каша. а под низом масла сливочного два пакета, осталось у меня, а навстречу заведующая. Моду она завела проверять сумки. А тут пронесло.

– Дотаскаешься ты, Людмила. Ведь позору не оберёшься потом…

– Я одна, что ли? Заведующая ещё не так ворочает. Тут, как про́клятая, у котлов целую смену крутишься, а у неё одни гулянки да пьянки на уме. – Она оглянулась на Егоршу, уплетавшего пирожное, и полушёпотом продолжала: – Сегодня после обеда подъезжают «Жигули», заведующая с сумкой навьюченной села и – фью! Заявилась перед концом работы, морда розовая, как после бани. Глаза соловые. На меня и мою сумку не взглянула даже.

– У неё свои дела, она за них и в ответе, а ты…

– Заладил – ты, ты… Праведник. Сейчас на зарплату никто не живёт… Особенно на мою, общепитовскую, не разгонишься…

– А куда разгоняться-то? Всё у нас есть…

– Всё? Да погляди ты что люди носят, какую мебель покупают. Э… э… Что с тобой говорить…

Возражать сейчас Людмиле – значит, разругаться, а если так будет, то надолго. Людмила в спальне закроется, доставай раскладушку, спи в детской с Егоршей. Пока отойдёт, отмякнет… И так уже брови вздёрнула, губы – на шнурок. Егорша тоже притих, то на мать, то на отца зыркает глазами. Помалкивает.

– Ну ладно. – Людмила голос понизила. – Ты раму-то скоро доделаешь?

– Сделал я уже. Только застеклить надо. С начальником поговорю, чтобы стекла выписать.

– Всё выписать да выписать! Доски, что ли, тоже выписывал?

– Доски я из бракованных выбираю. Всё одно в котельную идут. А стекло как брать? Я не могу…

– Я могу, значит, вам жратву носить, а ты стекло не можешь? Да его там и битого и целого куча, сама видала.

– Папка, – высунулся Егорша, – я тоже видел у вас во дворе стекло в ящиках. Большо-о-о-е!

Эх! Ни к чему их с Людмилой разговоры Егорше слушать… Ишь как уши навострил и глазами поблёскивает.

– Егорша, сынок, спать иди. Поздно уже…

– Ты ещё не спишь! – спохватилась Людмила. – А ну в постель! Ноги-то, ноги какие грязные!

– А что это у тебя там? – Василий заметил, что в руке у сына блеснула что-то, как лезвие. Не обрезался бы малец.

– Цепочка. – глядя исподлобья нехотя ответил Егорша.

– Алюминий крашеный наверно, – Василий взял в руки тонкую витую нить.

– Нет, не алюминий. Тяжёлая. – Дай-ка взгляну, – потянулась к цепочке Людмила. – На золото походит. Ты где её взял-то?

– Нашёл. На улице. Под скамейкой… Егорша смотрел на мать, не мигая.

– Оборвалась у кого-то, наверное. – предположил Василий. – Уж больно тонкая…

– Я сколько у тебя, Вася, такую купить просила. – Людмила вздыхала, переливая звенья цепочки с ладони на ладонь. – Гляди, целая она, цепочка-то. Замочек такой махонький! Когда ты её нашёл?

– Вчера. Играл и нашёл.

– Вчера ты с утра до вечера у бабы Дуси был. – Людмила взяла Егоршу за подбородок, повернула лицом к себе. – А ну, признавайся, где взял?

Егорша молча вырывался из её рук. На глазах у него уж блестели слёзы.

– И в кого он такая шкода? Ну в кого? – Людмила ухватила Егоршу за ухо, распаляясь гневом. Кричала уже во весь голос: – Говори, скотина, где взял, а то прибью и отвечать не буду!

– У бабы… у бабушкиной квартирантки. Нечаянно. На умывальнике – слёзы из Егоршиных глаз лились ручьём, лицо страдальчески морщилось от страха, боли и стыда.

– Отпусти его! – Василий откинул руку Людмилы вцепившуюся в ухо сына, притянул Егоршу к себе. Узкие плечи Егорши колотила дрожь.

– Ремень возьми, да врежь ему, воришке поганому, как следует!

У Людмилы лицо в красных пятнах, кулаки сжаты – вот-вот кинется в драку.

«Тебе бы врезать…» – мелькает в голове Василия, но вслух он такого не говорит, только крепче прижимает к себе сына.

– Ладно уж, Люся, на ночь-то глядя не стоит, – говорит он примирительно. – Разберёмся, уладим.

– Уладим! С какими глазами я теперь к бабе Дусе заявлюсь?

Стукнув кулаком по столу, Людмила резко встала, виляя высоким задом, ушла в кухню, громко хлопнув дверью. Егорша вздрогнул, как от удара. Василий губами дотронулся до мягких волос на голове сына, ощутил цыплячий запах ребёнка. Уехать бы куда-нибудь на стройку, одному! Да разве от него, от Егорши, он уедет?

– Зачем цепочку-то взял, дурачок?

Егорша поднимает заплаканные глаза, улыбается несмело, боязливо:

– Красивая…

«Дурочка моя любимая!..»

После подробного письма Вадима Виктор уехал из родного города. Главной причиной было забыть Антонину, бывшую уже жену. После возвращения на родину по окончании института влюбился он в соседку, десятиклассницу Тоньку. Собирался Виктор переехать в областной город на тренерскую работу, и это было, наверное, главным в решении первой красотки, «Мисс города» того года, согласиться на брак. В область Виктор не переехал, и почти два года их брак был на грани распада, пока наконец и не завершился разводом. Встречаться каждый день с Антониной, теперь уже секретарём мэра, Виктор был не в состоянии, и он уехал в зауральский город, на завод. По протекции Вадима, военного представителя на этом оборонном предприятии, Виктор стал работать мастером отдела техконтроля, и жить в заводском общежитии для молодых специалистов. Ужинал он обычно в ресторане, на первом этаже того же общежития.