Провинция (сборник) - [36]

Гавря пошёл к центру, увидел людей с ящиками спиртного и мешками зерна. Зерно солдаты раздавали со складов, находившихся в районе больницы. Гавря решил пойти к другу, Григорию Непийвода, но увидел, что тот с провожающей родней шёл в военкомат – забирали в Красную Армию остатки молодёжи. Гавре повестка не пришла, а идти без повестки он не стал.

В районе больницы он встретил мать. Она волоком, надрываясь, тащила мешок зерна. Вместе с ней Гавря отнёс мешок домой и вновь пошёл в сторону центра.

Он ещё проходил мимо свалки нечистот, когда треск мотоциклетных движков заставил его прижаться к обочине. Группа немецких солдат на мотоциклах с колясками ехала медленно. Передний остановился и, поманив Гаврю, начал говорить по-немецки. Гавря уловил: «Центр, центр» и махнул рукой в ту сторону. Вслед за мотоциклистами показались лёгкие танкетки с открытыми люками. Немцы вошли в город.

С обозом и имуществом, автомобилями, немцы быстро заняли все удобные жилые помещения. На улицах появились патрули, но жителей никого не трогали и не обращали внимания на грабёж гражданского имущества. За воровство военного имущества расстреливали на месте.

На стенах домов появились немецкие приказы на русском языке. Дней через десять приказано было всему еврейскому населению собраться на площади, где было здание, в котором расположилось гестапо.

Безработный Гавря помогал матери по дому, убирал остатки картошки и других овощей и заготавливал сено для прокорма коровы.

С утра пораньше Гавря славно поработал, натаскал во двор от ставших бесхозными стогов корм корове на зиму. Он и завтра этим займётся – зима в Приазовье долгая, до первой травы далеко. Мать после утренней дойки занимается на кухне, приходят за молоком женщины, у кого малые дети. Расчёт на «полевые марки», немецкие бумажки. Ходят и советские деньги, можно обменять: одну марку на пять рублей.

– Мама, пойду гляну, что в центре. Может чем-то разживусь.

Это он говорит потому, что после входа в Мариуполь немцев бойкие люди тащили всё, что было можно, из магазинов и складов, а то и из оставленных убежавшими хозяевами домов. Со складов винзавода ящиками тащили водку. Гавря тогда прихватил всего три бутылки – одному ящик не унести.

В старом пиджаке, кепке, надвинутой на лоб, потрёпанных штанах и рабочих ботинках, Гавря выглядел подростком, хотя в этом году исполнялось восемнадцать. Немцы на таких, как он, не обращали внимание.

– Гаврюша, ты смотри, от немцев подальше, а от полицаев тем более. Выслуживаются они перед новой властью, прицепятся…

– Ладно, мама! Всё будет нормально.

Гавря наметил маршрут мимо свалки, где сушилось разлитое из бочек содержимое выгребных ям уборных. Этим делом некому было заниматься, но подсохшие за лето коржи уже не пахли так резко. Можно было пойти к городской больнице, где недалеко от неё перед уходом Советской Армии солдаты из складов раздавали жителям запасы зерна.

Он вспомнил про вчерашние разговоры на базаре, что в городе немцы приказали всем лицам еврейской национальности собраться в парке на пересечении Большого проспекта и Таганрогской. Зачем – будет объявлено военным комендантом немецкой армии.

Гавря знал ребят из евреев. Один, Сашка, был знакомым соседки, Аньки. Он, наверное, был его одногодком, рослым чернявым парнем. Он учился до прихода немцев в каком-то техникуме, но не задавался перед Гаврей, который не сдал экзамены за пятый класс. Ещё был знакомый парень Арон, рыжий и бойкий, первый узнававший все городские новости.

Гавря издали увидел кучку людей, выползающую от центра. Он немного ускорился, чтобы занять место у дороги, по которой колонна пойдёт. Куда поведут этих людей, говорили по-разному. Говорили, что отправят «на родину», или в Германию, другие намекали, что могут повести к вырытым в поле противотанковым рвам. Зачем туда? Тоже давали понять – было известно многим, что делали с евреями гитлеровцы в Польше в 39 году.

Вдоль дороги уже расположились вооружённые винтовками полицаи в гражданской одежде с белыми повязками на рукавах курток и пиджаков.

Гавря выбрал место, где дорога слегка изгибалась и была поуже других участков.

Сперва проехала открытая легковая машина с несколькими офицерами в высоких фуражках и кителях мышиного цвета с серебристыми погонами, потом показалась голова колоны.

Колонна из мужчин, женщин и детей, в тёмных одеждах, с узелками и чемоданчиками в руках двигалась довольно быстро, и Гавря вертел головой, чтобы разглядеть кого-нибудь из знакомых парней.

Он не заметил, как шагавший по обочине немецкий солдат-конвоир подошёл вплотную к нему и, что-то проговорив по-немецки, улыбаясь, крепко схватил за руку и втолкнул в массу идущих людей.

Гавря рванулся обратно, но немец, направив на него автомат, так же скалясь в улыбке, крикнул: «Пух-пух!»

Не зная, что делать, Гавря оглянулся на людей в колонне. Это были те же люди, каких Гавря встречал на улицах города, на рынке, в магазинах. Те же и не те. Понурые, глядя в землю, замкнувшиеся в себя, они шли как стадо. Никто, кажется, не оглянулся на Гаврю, который кричал: «Нихт юде!», стучал себя кулаком в грудь.