Провинциальный детектив - [30]

Разнос при посторонних (а Алевтина, как ни крути, была посторонней) мог кого угодно вывести из себя. Панюшкин буркнул что-то, отдаленно похожее на «да», и вышел из кабинета. Алевтина собралась было за ним, но Подгурский остановил ее:

– Извини! Тут, понимаешь, ничего личного, просто…

– Да я понимаю, понимаю!

– Очень хорошо. И еще, я надеюсь, ты также понимаешь, что тебе к Кравцову ходить не надо. Опять же, ничего личного, просто это будет выглядеть… Как цирк это будет выглядеть. Понимаешь?

– Ах, ци-ирк?!

Это было уже слишком.

– Хорошо. Цирк. Я вас поняла. До свиданья. – Она взяла себя в руки и, уходя, закрыла дверь нарочито тихо, что никто и в страшном сне не заподозрил, в каком она бешенстве. Выйдя на улицу, задумалась, что делать: ловить машину и ехать в гостиницу, собрать вещи и сразу на вокзал, подальше от динозавров, которые путают IP и IQ и не верят в ее, Алечкин, интеллектуальный потенциал, или все-таки дождаться Турецкого? Все решил телефонный звонок.

У Панюшкина было счастливое свойство характера – он редко злился, а если и злился, то скорее конструктивно. Собственно, после такой сцены можно было и разозлиться. Он и злился, но на себя.

Да и не было здесь ничего особенного. По крайней мере, сисадмин Вовка был в этом уверен:

– Слушай, чего ты паришься? Это вполне штатная ситуация. Меня, например, совершенно не волнует, кем работает этот тип. Да хоть президентом. Система указывает на его компьютер. Может, это, конечно, подстава, но если мы к нему не пойдем, мы этого не выясним. Ну, извинимся, в конце концов!

Полцарства за такое легкое отношение к жизни! Вовке все нипочем, кроме железок! К тому моменту, когда служебная машина выруливала на фешенебельную улицу, застроенную далеко отстоящими друг от друга особняками, Панюшкин уже успел взять себя в руки. Вовка прав. В крайнем случае, всегда можно извиниться. Сказать, что, мол, недоразумение вышло. И вообще, что ж, они должны наплевать на одну из рабочих версий только потому, что туда оказался впутан чиновник? Это тогда не расследование, а черт знает что! Панюшкин набрал воздуха в легкие, подошел к воротам и позвонил.

Ответил, как того и следовало ожидать, охранник. После некоторого замешательства и неизбежного размахивания «ксивами» они прошли на территорию. На крыльце показалась знакомая по репортажам местного телеканала полная приземистая фигура. Он был в вельветовых брюках и свитере. Нормальный такой лысый дядька в очках с почти невидимой оправой. На маньяка-убийцу не похож. Панюшкин подумал, что это, пожалуй, самая идиотская ситуация в его жизни с тех самых пор, как он в детстве попытался проехать зайцем в троллейбусе и был пойман контролером. Зато Вовка, похоже, ни чуть не смущался, разглядывая хозяина дома с бесцеремонным любопытством.

Сам себе удивляясь, лейтенант довольно толково и связно объяснил цель визита. Реакция собеседника его удивила еще больше. Не выказав ни малейших признаков возмущения, Кравцов расхохотался.

– Какой, вы говорите, адрес? Ничего не понимаю, ребята! Я вам честно признаюсь: знаю, как компьютер включить, и знаю, как выключить. И не смотрите на меня так – на работе все, что надо, делает секретарь, а дома я к компьютеру не подхожу: это собственность сына. Зачем мне оно надо? Ну, еще жена почту проверяет, но вы же не думаете, что она будет что-то писать на этом, как его, форуме, как вы говорите, сатанистов? Кстати, если уж заговорили о семье. Может, в дом пройдете, познакомитесь, чаю попьете? Надо видеть лица своих подозреваемых!

Панюшкин был готов сквозь землю провалиться. Даже Вовке, похоже, стало не по себе. Они проследовали за Кравцовым и оказались в огромном зале. Без преувеличения. Назвать по-другому кухню-столовую-гостиную с потолками высотой в два этажа язык не поворачивался. Вечерний тусклый свет лился из огромных окон. Много стекла и блестящих поверхностей, но все равно почему-то уютно.

– Ну, так как? Чай или кофе?

Панюшкин кожей чувствовал, как градус нелепости повышается. Как прикажете себя с ним вести? Но Вовка упорно гнул свою линию.

– Спасибо, конечно, но я бы лучше на вашу машину взглянул.

– На машину? Она-то тут при чем?

– Извините. Я компьютер имею в виду.

– А-а… Ну, как хотите. Пойдемте тогда на второй этаж.

Гладкие скользкие ступени. Как же они тут ходят, и до сих пор шеи себе не переломали? Кравцов, похоже, угадал эти мысли.

– Да уж. Тяжело здесь. Когда проект утверждали, мы так увлеклись эстетикой, что не подумали, как, собственно, передвигаться будем. И еще один пролет. Компьютер в детской.

В огромной, залитой светом двухъярусной комнате можно было устраивать футбольный матч. «Ничего себе, детская! Повезло ребенку!» – подумал Панюшкин. Впрочем, ребенок уже давно таковым не был. За компьютером – а где ж ему еще быть? – сидел парень на вид лет пятнадцати. Как потом выяснилось, ему столько и было.

– Илюша, к тебе гости!

«Хорошее чувство юмора», – еле слышно шепнул Вовка.

Мальчик поднял голову, и эстет-Панюшкин вздрогнул. «Красиво. Очень красиво», – так думают о произведении искусства, а не о нашкодившем подростке. А он и был произведением искусства. И, что самое интересное, прекрасно об этом знал. Благородное высокомерие было в посадке головы, во взгляде, в жесте, которым он взъерошил волосы у себя на затылке. Толстяк-папаша им гордится. Он гордится своим домом, своей машиной, часами. Дизайнерскими костюмами, в которых появляется на публике, наверное, уже нет, – это как-то мелковато для его положения. А вот мальчик, он, безусловно, подпадает под категорию дорогих, изысканных аксессуаров.