Провинциальная история - [72]

Под конец Петко сказал:

— Когда я был маленький, меня впервые привезли сюда. Море показалось мне огромным, оно круто наклонилось, чуть не падало на меня. Я ужасно испугался.

— А сейчас? — спросила она.

— Сейчас я вижу в нем друга. — В голосе Петко слышалось смирение. — Я — меченый, каждое утро дожидаюсь автобуса, чтобы сесть в него через переднюю дверь, и так будет всегда. А море вовсе не крутое, оно горизонтальное.

Возвращались поздно. Фары ощупывали своими лучистыми усами села, холмы, придорожные деревья, ловили в свой световой невод бабочек — снаружи мир кишмя кишел, а в машине было тихо и уютно. Евлогия вела машину сосредоточенно, остро ощущая присутствие Петко. «Трабант» глотал текущий навстречу асфальт, неутомимый на равнине и задыхающийся на подъемах. Курортный город и притихшее море все более удалялись, и ей хотелось ехать так всю ночь.

Когда дорога осталась позади и, попетляв по городу, машина остановилась возле его дома, он предложил зайти к нему, немного отдохнуть, перекусить.

— Выпьем чайку, — согласилась она.

Они вошли в прибранный двор. По обеим сторонам дорожки покоящиеся на металлических опорах виноградные лозы образовали зеленый свод. В глубине тускло светились окна одноэтажного дома. Дверь охранял облизывающийся кот, похожий на керамическую вазу. Едва завидев хозяина, кот заволновался и, выгнув хвост трубой, бросился ему навстречу. Петко воткнул в цветник палку, оперся на нее и свободной рукой стал гладить кота.

— Встречай гостей, кис.

Вышла мать, полная женщина с нежным лицом, и сестра, черноглазая дикая козочка в тренировочном костюме. Женщины засуетились, особенно мать, пригласили Евлогию в дом.

— Слава богу, вернулись живы-здоровы, — начала мать. — Весь день тут вожусь, а у самой сердце болит. До самого моря на машине, которой правит девушка, городской агроном — чудеса да и только!

Они начали было накрывать на стол, но Евлогия их остановила: чай, только чай.

Мать с Евлогией продолжали беседовать, а сестра Петко с любопытством и тайной ревностью наблюдала за ними со стороны. Как море, много ли там иностранцев; как Евлогии работается; здешняя она или приезжая и одна ли живет; чем занимаются ее родители и так далее. Сын два-три раза одергивал мать, но Евлогия охотно отвечала на ее расспросы и сама не стеснялась спросить об их жизни. Улучив момент, мать извинилась за их скромную обстановку — ничего не поделаешь, все грозятся построить многоэтажный дом на этом месте. То ли дело жить в благоустроенной квартире! Евлогия сказала, что она бы предпочла жить в таком вот домике, со своим двором, с садиком, но у нее создалось впечатление, что ей не поверили.

Потом мать упомянула о своем муже: они работают посменно, так что редко выпадает день, когда оба дома. Все бы ничего, но вот денег не хватает; впрочем, было бы здоровье; еще плохо, что их улица не заасфальтирована, в дождливое время грязища непролазная, да и автобус ходит с перебоями, но было бы здоровье… Слушая ее, Евлогия вспомнила, что из-за этого автобуса она и познакомилась с Петко.

Хозяйка поинтересовалась, бывает ли Евлогия на селе. Да, она часто ездит в села по служебным делам на своем «трабанте», крестьяне — народ дошлый, говорят совсем не то, что думают, втайне посмеиваются над городскими и лишь в редких случаях — над собой, прирожденные философы и кандидаты в министры, все как один. Эти ее слова вызвали смех.

— Все мы вышли из села, — вставила мать, и Евлогия с ней согласилась.

— А ведь хотят собрать все села в одну кучу, построить какие-то агрогорода — ни рыба ни мясо.

— Будет очень жалко. Ведь село дает хлеб, — уважительно сказала старая женщина.

— Многое оттуда: и хлеб, и язык, — добавила Евлогия.

— Язык? — не поняла мать.

Евлогия рассказала про одну свою встречу. «Как поживаешь, бай Димитр? — однажды спросила она сидящего на припеке старика; посошок, ореховая трубочка, очки в проволочной оправе, газета на коленях — все при нем, как положено. И добавила: — Что-то ты, я вижу, призадумался». А он: «Око твое видит, дочка, верно. Только вот какая заковыка получается: чем больше я задумываюсь, тем больше думок. Годочки, годочки…»

Мать и козочка в тренировочном костюме улыбнулись, а Петко остался бесстрастным.

Хозяева снова попытались накрыть на стол, но Евлогия стала прощаться. Ее проводили до калитки, кот опять замурлыкал и потерся о хромую ногу Петко. Приласкав его, он заковылял под арку из виноградных лоз, а мать со щемящим сердцем следила за каждым его движением.

Евлогия вернулась домой в неопределенном настроении. Она впала в уныние, а от чего именно — сказать не могла. Крутое море, ставшее другом, полное тоски ночное путешествие, дом Петко, каким она его и представляла, и эта его матушка, то открытая, то недоверчивая, и сестра дикарка — имеет ли она отношение к спорту? — и с ними далекий, загадочный Петко. Ну что за жизнь, поди разбери ее… А картин его никаких не было видно, вдруг вспомнила она.

Евлогия застала отца за старой книгой в потертом кожаном переплете. Опять набрел на какую-то редкость. На столике она увидела поднос с двумя чашками, сахарницей и пачкой мятного чая. Ждал меня, расчувствовалась Евлогия и обняла отца за шею. Оба притихли затаив дыхание.