Провинциал - [30]

Она почувствовала вокруг себя движение, услышала голоса и поняла, что приехали. Открылась задняя дверца, по ногам пробежал холодок, носилки качнуло, пронзительно скрипнуло под ними несмазанное колесико, и Елена Ивановна подумала: не она ли это вскрикнула?

— Осторожней, осторожней… Так…

Ее понесли, носилки покачивало из стороны в сторону, видно, санитары взяли не в ногу. Отрешенно шумели над головой деревья, их шум напоминал плеск набегающих волн — так шипит лопающаяся на берегу пена, с таким вот влажным шорохом вода откатывается назад, в море. Деревья шумели, покачивало носилки, и она опять полетела вниз, будто с гребня высокой волны, но тут почувствовала, что какое-то насекомое неловко ударилось ей в лоб, задрыгало лапками, перевернулось и, неприятно щекоча, побежало по носу, по щеке, остановилось у подбородка, повернуло назад. За его следами тянулась бороздка, она стягивала кожу, липла к ней. «Паутина… — удивилась Елена Ивановна. — Паук… Как саван плетет…» И ей вдруг показалось, что она в самой деле уже умерла, а паучок, словно подтверждая ухо, спустился на веко, побежал по щеке, по губам, протягивая за собой новую нить. «Прогоните, прогоните его!» — хотела крикнуть Елена Ивановна, но вместо этого из груди ее вырвался слабый хрип…

— …Больную нельзя тревожить, придется разрезать платье.

Елена Ивановна приоткрыла глаза: слабый электрический свет наполнял комнату, ей показалось, что лежит она на дне колодца.

— Не мешайте мне и уведите мальчика, ему здесь не место, — далеко вверху говорил раздраженный женский голос. — Все будет хорошо, поезжайте домой, завтра утром навестите свою маму.

Елена Ивановна услышала стук пинцета о металлическую крышку, пощелкивание по ампуле ногтя, треск надломившегося стекла. Она повернула голосу, увидела ссутулившиеся плечи Егора, упрямо наклоненную голову Вани, окликнула их:

— Дети… — Они подошли, и опять сверху накатило вдруг что-то огромное, сдавило сердце железкой пятерней. «Господи! Пусть скорое уходит! Я не могу больше, не могу!» — Дети… все хорошо… Мне лучше… Идите домой… Ванечка, не забудь завтра вымыть уши… Яичек купите — утром яичницу сделаете — все-таки горячее… Идите…

Они поцеловали по очереди ее ледяное лицо, неуклюже, на цыпочках вышли из приемного покоя. Скрипнула дверь, на какую-то секунду Елене Ивановне стало легче: наконец она могло позволить себе застонать.

3

Братья вышли из приемного покоя, было свежо, острые капли дождя, прорываясь сквозь густую листву берез, ударяли в лицо, в грудь. Дождь был редкий, звонкий, листья вверху трещали, точно рвались на части. По аллее пошли почти на ощупь — свет дальнего электрического фонаря у ворот, за деревьями, не помогал, только слепил глаза. Чем ближе подходили они к воротам, тем яснее становилось, что никуда они не уйдут, не смогут.

— Давай посидим, — сказал Егор, останавливаясь. — Не могу я уйти.

— Я тоже, — прошептал Ваня.

Они сели на мокрую скамью и долго молчали. Дождь кончился, с мягким шелестом по верхушкам деревьев прошелся ветерок, отряхивая с листьев последние капли. Подернутая по краям слабым серебряным сиянием темная тучка важно поплыла на юг. Из-за тучки выглянула луна, заструилась раздробленными блестками по волнующимся кронам, и листья то вспыхивали, как угли на костре, то гасли…

Они приехали в Москву и остановились в пустующей однокомнатной квартире двоюродной сестры Сони. Соня была гидрологом и год назад уехала в Африку на строительство какой-то плотины. Ключи отдала Егору. Он перебрался сюда из общежития — как-никак отдельная квартира с телефоном, холодильником, книгами, ванной и прочими удобствами. И Соне спокойней — мало ли что может случиться, пока она в отъезде, а так в квартире живет свой человек. Раз в два месяца Соня писала Егору короткие деловые письма и напоминала, чтобы по рассеянности он не забыл вовремя внести квартплату.

Ваня знал Соню только по фотографиям. Это была худая загорелая женщина средних лет, с косящими слегка глазами и срезанным косым подбородком. Егор говорил, что она добрая и веселая, называл ее кузиной и в благодарность за доброту нарисовал после отъезда Сони ее портрет, прикрепил его в прихожей, над дверью в комнату. Портрет был сделан в обычной для Егора карикатурной манере, и если Соня не обладала изрядным запасом чувства юмора, ей лучше было не глядеть на него, потому что тогда узы родства могли быть сильно поколеблены.

— Вот моя благодетельница и владелица сих апартаментов, — сказал Егор, едва они вошли в квартиру, и низко поклонился портрету.

Елена Ивановна, качнув головой, строго сказала:

— Нахал же ты, Гошка! А вдруг она приедет?

За те несколько месяцев, что Егора не было в Москве, квартира заметно потускнела. На полу, на мебели — слой пыли, всюду разбросаны старые Егоровы рисунки.

Сразу же принялись за уборку. Через два часа паутина со стен была сметена, полы вымыты, протертое влажной тряпкой и — насухо — газетами окно заиграло солнечными бликами.

Елена Ивановна пыталась что-то делать, но сыновья запрещали ей, сердились, кричали.

— Что же я без дела буду сидеть? Вы не обращайте на меня внимания, я чувствую себя хорошо, и физическая работа мне просто необходима, — убеждала она их.