Провидица поневоле - [9]

— Погодите, — насторожился вдруг Нафанаил, и в голове его мелькнула мысль, не разыгрывается ли перед ним спектакль, смысл коего не известен только ему одному. — Вы же только что сказали, что дочь ваша предсказала нашу с вами встречу на этом постоялом дворе?

— Разве доктор Гуфеланд не объяснил вам? — как показалось Кекину искренне удивился Волоцкий. — Моя дочь, это как бы два разных человека. Все, что она видит, слышит, знает и говорит по утрам в часы своей болезни, совершенно неизвестно ей в остальное время дня, когда она здорова. Ничто, даже самое малое, не остается в ее памяти, и, когда мы ей после рассказываем, что говорила она и делала, она сама в том сомневается, и не верила бы нам, если б имела на то причины. В часы же своего исступления, своей болезни, напротив, она помнит все, что было с ней прежде в обоих ее состояниях. Она видела вас и описывала, каков вы, — продолжал объяснять Кекину граф, — только в часы своей болезни, в нормальном же своем состоянии она ничего о вас не знает, кроме того, что мы рассказывали ей о вас с ее же слов.

Волоцкий говорил это как само собой разумеющееся, Кекина же не покидало ощущение, что его разыгрывают. Действительно, было трудно поверить во все, что он услышал и узнал за столь долгий день. Выйдя от графа, Нафанаил прошел к себе в каморку, лег на диван и, не пытаясь даже как-то проанализировать то, что произошло с ним сегодня, приказал себе, поскорее уснуть.

Это ему удалось, и он впервые за все эти ночи в пути спал крепко и без сновидений.

5

В это утро она проснулась с ощущением праздника. Так случалось в детстве, чаще всего в день воскресный, когда еще была жива маменька, а отцу не надо было на службу. Ощущение это складывалось из того, что она могла в любой момент видеть и быть рядом не с мамкой или гувернанткой-француженкой, а с двумя самыми любимыми людьми на свете. Позже, когда маменька заболела этой болезнью с каким-то пугающе тяжелым названием «ипохондрия», ощущение праздника перестало посещать ее. Она, конечно, могла видеть любимые лица в любую минуту, но мать, натужно улыбаясь, после нескольких фраз просила гувернантку увести ее, едва скрывая вспыхивающее в потухших глазах крайнее раздражение. Отцу тоже было не до нее, он постоянно бывал в заботах и больше времени уделял докторам, сделавшимся в их доме постоянными гостями, нежели собственной дочери. После смерти маменьки она и вовсе перестала ощущать этот радостный настрой даже и в настоящие праздники.

И вот снова оно, это забытое и оттого еще более сладостное ощущение праздника, который уже начался или вот-вот наступит. Не понимая вначале, чем навеяно это ощущение, Наталия вспомнила слова, сказанные вчера папенькой перед самым ее сном.

— Ты не спишь? — постучал он в ее комнату.

— Еще нет, — ответила она.

— Я только что разговаривал с ним, — с веселым блеском в глазах, коего она давно у него не замечала, сказал отец. — И он согласен!

— С кем вы разговаривали и кто в чем согласен? — зевнула она, прикрыв ладошкой рот. — Говорите, пожалуйста, яснее.

— Ну, как же, — присел на краешек постели граф. — Я разговаривал с ним, с тем, о ком ты постоянно твердишь уже целый месяц, с господином Кекиным. И он любезно согласился помочь тебе и следовать с нами в наше подмосковное имение.

— А, вы вот о ком, — равнодушно произнесла она. — Тоже мне событие. Об этом мне можно было сказать и утром.

— Да я и хотел утром, когда ты была бы… в ином расположении духа, — промолвил граф, и веселый блеск в его глазах потух. — Но вот, не удержался. Ты знаешь, он даже отказался от жалованья.

— Он что, брезгует нашими деньгами? — недовольно спросила она. — Или слишком горд, чтобы принимать их от сенатора и тайного советника?

— Ни то ни другое, дорогая, — опять сделался печальным отец. — Просто он не беден и не считает возможным принимать деньги только за то, что согласился быть нашим гостем.

— Значит, он гордец, — заключила она и зевнула, теперь уже демонстративно. — Вы бы не очень ему доверялись…

Так вот оно откуда, это праздничное настроение. Сегодня она увидится с Нафанаилом, встречи с коим так ждала весь последний месяц! Конечно, зря она так с папенькой вела себя вчерашним вечером. Ведь он уже извелся весь, стараясь помочь ей. А она, вместо того чтобы порадоваться вместе с ним и сказать ему несколько теплых слов благодарности, так холодно обошлась с ним. Извиниться, немедля извиниться перед папенькой! Она скинула одеяло и вскочила на постели:

— Анфиска, Парашка, одеваться!

Нафанаил Филиппович собирался уже было откушать своего любимого паштета из гусиной печенки, как в дверь его каморки постучали.

— Войдите, — сказал он, нимало не сомневаясь, что в дверном проеме появится ливрейная фигура «гофмаршала». И он не ошибся. Дверь растворилась, и в комнату шагнул преисполненный важностью совершаемого действа камердинер графа:

— Господин Кекин. Его сиятельство граф Платон Васильевич Волоцкий просит пожаловать вас в свои апартаменты.

— Иду, — улыбнулся старику отставной поручик и, захлопнув саквояж, вышел в коридор.

В общей зале он поймал на себе несколько любопытствующих взоров приезжих, пьющих утренний чай и, конечно, скучающих за отсутствием событий. А тут сенатор граф Волоцкий, богатей и муж государственного ранга, посылает вдруг своего камердинера за никому не известным отставным поручиком, у коего и багажа-то всего, что два чемодана да саквояж с провизией. А у графа взрослая дочь, больная, правда, но в лице и фигуре того совершенно незаметно. Разве сие не есть событие, над коим стоит поразмыслить и порассуждать? И не кроется ли за этим приглашением нечто тайное, подспудное, но крайне важное и, уж точно, имеющее интерес?