Провидица поневоле - [3]

— Я полагаю, с вашей стороны крайне невежливо…

— А я полагаю, что крайне невежливо с вашей стороны врываться в мою комнату и требовать от меня какого-то разговора, к чему у меня нет совершенно никакого расположения и надобности, — не дал договорить вошедшему Кекин. — Я вообще не желаю с кем бы то ни было разговаривать, будь то обер-камергер, генерал-фельдмаршал или даже Папа Римский. Потрудитесь покинуть мою комнату.

— И все же я прошу вас выслушать меня, — произнес доктор с какими-то неожиданными интонациями в голосе, заставившими Нафанаила вначале повернуться к нему, а затем и сесть на диване. — Иначе смерть графини Волоцкой будет целиком на вашей совести.

— Даже так? — не без сарказма произнес Кекин, впрочем уже готовый выслушать странного посетителя.

Что доктор имеет отношение к графу Волоцкому, Нафанаил Филиппович понял еще перед тем, как тот сказал про графиню: его посещение и просьбы секретаря графа Блосфельда не ехать быстро были звеньями одной цепи событий, почему-то имевших отношение к нему, Нафанаилу Кекину и сие надлежало, наконец, прояснить. Посему, подкрутив фитилек лампиона, после чего в каморке стало несколько светлее, отставной поручик неохотно произнес:

— Хорошо. Я слушаю вас.

— Позвольте представиться: Фердинанд Яковлевич Гуфеланд. Я — врач семьи его сиятельства графа Волоцкого. Видите ли, мы едем за вами из самой Венеции.

— Зачем?!

— Это очень долгая история, и, если вы позволите, я начну с самого начала.

Кекин согласно кивнул.

— Я был приглашен в семью графа, когда тяжело заболела его супруга. Она всегда была склонна к меланхолии, а чуть более четырех лет назад у нее начались частые головные боли и приступы беспричинной тоски. Сия болезнь развилась в самую настоящую ипохондрию, которая терзала графиню целыми днями. Граф возил ее в Италию, Францию, Пруссию, но тамошние доктора только разводили руками: тоску и печаль, как и иные человеческие чувства, говорили они, вылечить практически невозможно. Как, к примеру, излечить несчастную любовь? — воскликнул доктор и посмотрел на Кекина, почему-то смутившегося от этого взгляда. — Да никак! Только новой любовию, или, следуя поговорке, клин выбить клином. Вы согласны?

Получив в ответ скорее какое-то мычание, доктор продолжал:

— Однако новая любовь также явится болезнью, ибо сие чувство суть химические процессы явно нездорового характера, происходящие в организме человека. Чувства неизлечимы, что не хорошо и не плохо. Сие есть то, с чем надо просто смириться, ибо исправить это у нас не имеется никаких возможностей. Это такая же данность, как, к примеру то, что небо — голубое, трава — зеленая, а день сменяет дочь. Возможно с этим бороться? Нет. Да и незачем. Так я и сказал графу, когда он, будучи в Бранденбурге, привел на прием ко мне свою жену. Правда, мне удалось несколько ее успокоить, и какое-то время она чувствовала себя, как у вас говорят, вполне сносно. Граф, счастливый уже оттого, что его супруге после визита ко мне стало легче, предложил мне место семейного доктора. Я считаю своей заслугой, да и граф тоже, что графиня прожила еще почти год.

Не могу вам точно сказать, чем была вызвана болезнь дочери графа, смертью матери или это было недугом врожденным, однако скоро после кончины графини похожие симптомы стали проявляться и у дочери. Все происходило, как и в прежнем случае: меланхолия, головные боли, боязнь скорой смерти от несуществующих заболеваний, наконец, ипохондрия. Его сиятельство, крайне обеспокоенный ухудшающимся состоянием своей дочери, был вынужден подать в отставку в самый пик своей карьеры и бросить все силы и время на ее излечение. Но ничего не помогало. Будучи в Париже, граф свел знакомство с доктором Леру, известным спиритуалистом, который и посоветовал ему обратиться за помощью к маркизу Максимилиану де Пюйзегюру, знаменитому магнетическому оператору и ученику самого Фридриха Месмера…

— По-моему, я что-то слышал о Месмере, — в раздумье произнес Кекин из своего угла. — Кажется, это тот человек, что открыл магнетизм?

— Ну, положим, не открыл, — поправил его Гуфеланд, — а возвел исследования древних мистиков, египетских мудрецов и лекарей шестнадцатого и семнадцатого столетий в область науки. Ведь то, что небесные тела влияют на тела человеческие было известно и в языческие времена. Но вот понятие животного магнетизма и учение о нем ввел в науку именно Месмер.

— И что это за учение? — спросил отставной поручик.

— Ну-у… — протянул доктор, выказав, как показалось Нафанаилу, некоторое недоверие к будущим своим словам, — учение Месмера, собственно, состоит в том, что во всяком животном теле имеется изначальный магнетизм. Его сила наполняет всю природу и составляет материальную и в то же время магическую связь, которая соединяет все земные тела, а наипаче человеческие, с бесконечными материальными массами, движущимися в неизмеримом небесном пространстве.

— То есть в космосе? — спросил Кекин.

— Именно, — посмотрел на собеседника Гуфеланд, и в его взоре промелькнули искорки уважения. — По мнению доктора Месмера, между небесными телами, Землей и живыми существами находится взаимное влияние, и здесь он, несомненно, прав. Сие влияние совершается посредством тончайшей, всюду находящейся жидкости, называемой Ньютоновым эфиром, который все проницает, находится в постоянном и хаотичном движении, а также проводит и сообщает оное. Действие это происходит по каким-то механическим законам, доселе неведомым, что вовсе не означает, что таковых нет. К примеру, приливы и отливы суть их следствия.