Проверка слуха - [9]

горькой памятью в трещинках губ

среди множества лиц отыскать

лишь одно — с расстояния вдоха…

* * *

Всё обошлось. Утешься. Я жива.

Опять побег был плохо подготовлен.

Я зацепилась платьем за слова,

и краткий бунт был тихо обескровлен.

Всё обошлось. Будильник вновь взведён,

и можно отходить от перепалки…

…«Мой колосок! Осталось девять дён…» —

Аксинья сушит слезы в полушалке…

Счастливая — ей целых девять дней

гореть огнем — то страхами, то страстью…

Что может быть прекрасней и странней,

и непереводимей слова «счастье»?..

…Всё обошлось. Я — здесь, но сон сбежал…

Квадрат окна давно молочно–светел…

Мой сонный страж меня не удержал —

я утекла в слова. Он не заметил.

РОГНЕДА, ДОЧЬ РОГВОЛОДА

…и нарёк её князь Гориславой

во многие скорби,

и велел позабыть,

что отец нарекал по-иному…

Горислава… Горюха…

как жизнь тебя скорбная горбит —

муж ли, князь ли, насильник —

всё омут…

…не крестом осенясь,

меч вложила в сыновью ручонку:

«Как отец убивать меня станет —

всё помни и ведай!..

Не Горюхой умру —

отойду непоклонной Рогнедой!

А присудится жить —

быть мне Богом иным наречённой…»

…и судилось ей жить…

ЛЖЕДМИТРИЙ

Нет, не видела мать своего малыша мёртвым, —

как явились сказать — только охнула и оземь…

Сорок дней и ночей под тяжелой дохой мёрзла

да стучала зубами, да выла… Да выть — поздно…

Что осталось от глаз, если ночью и днём мокли?

Чтобы в крик не кричать, губы жала тугой гузкой,

а застряло в мозгу: «Обманули!.. Не он!.. Мог ли?..

Не его, не его положили во гроб узкий!..»

А когда подвели молодца через срок долгий,

где и силы взяла? — растолкав шептунов в свите,

затряслась на плече: «Не возьмёте, зверьё!.. Волки!..

Нету глаз у меня, да на ощупь скажу — Митя!..»

* * *

Не вольная птица — жена — не девица,

мне мужнее имя марать не годится…

Спи, мой богоданный! Пускай не приснится

тебе золотая воровка–куница…

Я шапочку кунью на брови надвину —

спи, мой богоданный! Спи, мой чужевинный!

Сапожки сниму и босой до порога

легонько пройду, половицей не дрогнув…

А утром меня призовешь ты к ответу:

— Что ножки, как лед? Может, бегала где-то?..

Скажу, не моргнув, только губы кусая:

— Напиться вставала… бежала босая…

* * *

Взращено византийством и гречеством,

бито темником, бито огнём,

называется гордо — Отечество!

Не пройти, не объехать конём.

Челобитчество ли?.. Человечество?..

Снег и ветер — не райское пение.

Называется кратко — Отечество,

а назвать бы — Тоска и Терпение,

а назвать бы — в привычке витийствовать —

бедным полем, где Богом обронены,

скудным местом, где не византийствуя,

родились — отмотали — схоронены.

* * *

Ах, что за потолки! Белить бы да белить!

И люстра на крюке висит сиротски косо…

Какому бы врагу ехидно подарить

похмельную любовь великоросса?..

Он, глухо отсопев, ухмылку сжав в горсти,

щетину поскребёт, ремнём задавит брюхо:

«Сударыня, прости!» — сударыня простит.

И чарку поднесет, и корку даст — занюхать…

КАИР

Хоть не знаю, где сменится праздник постом —

в этой области глухо и мглисто, —

но себя осеняю широким крестом

на глазах у фундаменталиста.

Хулиганка с отсутствием чувства беды,

голоногая стерва, холера!

Так во все времена — с пустяка, с ерунды —

начинаются войны за веру.

ВОСЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ

Закрыть Америку. Остаться тет-а-тет

с забавной географией по Швейку.

Не вешать маскарадных эполет

на слабое изделье местной швейки.

Не доводить до драки каждый спор,

где в равенстве «менты» — «минтай» — «ментальный».

Не ковырять болячки до тех пор,

пока врачи не выдохнут: «Летальный!..»

Дать выбродиться глупому вину.

Решить, что неизбежен этот климат.

И бросить перекладывать вину

на тех, что всё равно её не имут.

* * *

Что упало — пропало.

                            Мы равных кровей,

в этой скачке летим голова к голове,

под трибун «у-лю-лю» —

                          ты пылишь, я пылю.

Обойдёшь — ненавижу.

Догонишь — люблю.

Хлещет паром из пор —

он горяч и упруг!

Мы не видим в упор

отстающих на круг.

Мы не помним, как выглядят

                                  лица в анфас:

профиль к профилю — страшный

от скошенных глаз.

Голова к голове жизнь копытим к нулю.

Обойдёшь — ненавижу.

Догонишь — люблю.

Но становятся уже

и уже круги…

Ты не смеешь отстать!

Ну, беги же!

Беги…

* * *

Ищу своё лицо —

Сегодня во вчерашнем…

Дружила с подлецом —

сегодня стало страшно,

сегодня ноет зуб,

как совести бы надо, —

стираю краску с губ,

а там опять помада…

Как будто тонкий лёд

подошвой прогибаю…

Как будто кто-то врёт,

а я ему киваю…

Ищу, ищу, ищу

песчинки в мути споров,

себя себе прощу,

когда найду опору —

хоть в Бога, хоть в зарю

грядущего поверя,

хоть в то, что говорю,

но только в полной мере.

* * *

Лопухи вдоль обочины,

Воздух вязок и тих.

Бездорожная вотчина

Из обочин одних.

Отче наш! Обносились мы,

Сбили в кровь башмаки,

А пути не осилили

До молочной реки.

Ладим жидкое хлебово,

Льем кондер в котелки,

Чтоб дорогу не плёвую

Помянуть по-людски.

Ну и пусть, что не пожили,

Сами выбрав суму, —

Нам бы Царствие Божие,

Нет — так всё ни к чему!

* * *

Моё поколение,

рожденное и созревшее

от потепления,

до потепления,

упавшее не орлами,

а решками,

и невостребованное временем,

закрывшее брешь

между шестидесятыми

и восьмидесятыми,

рассыпанное на инертные атомы,

молчаливое — хоть режь,

не ломаное, но мятое,

несъедобное,

но склонное к самосъедению,