Проверка слуха - [6]

женщина думает, что это —

неудачное зеркало,

а щенок думает, что за стеклом

живёт ещё один щенок —

и каждый из них по-своему прав,

потому что законы оптики

почти не распространяются на женщин

и совсем недоступны щенкам.

И если в ваших очках

отражаются

мои глаза,

то, может быть, в моих глазах

отражается

ваша близорукость?..

* * *

«В начале было Слово»…

Словно винт,

оно взрезало мёртвое пространство,

и Время, отделясь от Постоянства,

текло в его резьбе…

Но ветхий бинт,

стянувший Пустоту и мрак Пролога,

рассыпался на звёздное пшено,

и лёгким звёздам стало всё равно —

От Бога Слово

          или же до Бога…

…А мы с тобой сидим, как два грача

над червяком,

и молча делим, делим…

Да было ль Слово?

Бог с ним! — вот и съели!..

Полярная качается свеча,

а мы молчим,

наш винт сошел с резьбы

и потихоньку втягивает годы,

и до немого темного исхода

подать рукой…

Так что в начале бы…?

* * *

Я иду, отражаясь во всех зеркалах:

в темных окнах домов и высоких витринах,

в соцмодерновских арках и рамках старинных,

в лужах, книгах, зрачках, кимберлитовых глинах —

я иду, отражая реликтовый страх

всех зеленых эвглен, инфузорий, феринок,

опрокинутых в чашу с остатками пищи,

диплодоков, детей до рождения нищих,

матерей, промотавших себя на торжищах,

их отцов в частоколах хмельных карантинов…

Я иду, или время идет вдоль меня,

отражаясь в изгибах и фокусах впадин,

собираясь вином в темноте виноградин,

в теплом прахе дорог, в темной сути огня —

не корысти, а слова единого ради…

* * *

Я приду юго-западным ветром,

Влажногубым

В февральскую темень.

Будет вечер.

Мы будем не теми.

Только вечер.

Рыжий чертик запляшет в камине,

Лягут на пол нечеткие тени,

И в смятении

Пятен и линий,

На мгновенье

Обретется, закружится вольно

То, что было костром и метелью…

Только будет ревнивая колли

Нюхать воздух

И лаять на тени…

Только ты

Ненадежное слово

Вдруг припомнишь и брови нахмуришь,

От окурка прикуришь

И снова

От окурка прикуришь…

ЗОЛУШКА

Внезапно, как сбегает молоко,

сбежал покой, откинув одеяло,

и туфельки помчались так легко,

что платье за ногой не успевало,

и не гадалось: «Быть или не быть?» —

спина несла ликующее тело!..

Что надо помнить? — К черту! Всё забыть!

Сказали, в полночь — ей какое дело?!.

Когда кружатся,  радужно блажа,

слова неуличенные в обмане,

когда последний вечер куража

на острие. На лезвии. На грани.

* * *

Как хорошо — я выключила свет,

на цыпочках подкралась и тихонько

поцеловала шрам над правым веком…

Ты вздрогнул и проснулся.

Тридцать лет

твоя щека ждала прикосновенья,

а может, триста,

но безумный лекарь

запаздывал иль просто не родился…

Мохнатые качались паутины

над письменным столом,

долготерпенье

лежало толстым слоем на стекле.

Кто рисовал на нем инициалы —

чудные, как пролив Па — де — Кале,

чтоб в комнату, где пахло карантином,

пробрался луч?..

Не помню… знаю мало…

верней сказать, не знаю ничего…

Кто подсказал, что в комнате твоей

лежит моя расческа триста лет,

а на столе вчера пролили клей,

поэтому — пятно?..

Ни одного

нет здесь чужого атома —

предмет

к предмету.

Отзыв и пароль

совпали,

и к щеке прильнула дека…

Как хорошо… я выключила свет,

на цыпочках подкралась и тихонько

поцеловала шрам

над правым веком…

* * *

Из соломок и тёплого пепла

легкий дом —

                     папиросная крыша.

Он из маленькой нежности

                                 слеплен —

слышишь, ветер за окнами

                                      дышит,

видишь, печка не корчит

                                  поленья —

здесь другим не согреться

                                скитальцам.

В этой комнате всё отопленье —

только мы — наши губы

                                 и пальцы…

Только мы.

                 Гаснет щепка сырая…[2]

И солома не пахнет самшитом…

Тонкой ниткой по самому краю

наши судьбы друг к другу

                                  пришиты.

АВИЦЕННА

Топография страсти —

под выемкой смуглых ключиц

бьётся тёмным ключом подключичная вена…

Авиценна!

Исписаны сотни страниц,

но газели

не лечат,

а зелья

не выдумал лекарь…

Авиценна!

Твой палец на пульсе любви —

придави —

и конвульсии вывернут тело —

стон удушья похож на оргазм,

а свидетелей нет,

мы одни…

Белый–белый

снег ложится на край простыни…

Не простынь,

ты совсем не одет,

в нашем климате это опасно…

Десять гласных всего,

десять гласных,

но каждую можно кричать

полным горлом, когда

снег помножен на бред

и лежит в основаньи маразма

этой ночи бесценной,

повисшей на шее как крест…

Южный Крест водят ведьмы

по северным склонам небес…

Топография ночи —

в бездонных провалах глазниц

все бессонницы — вместе и без…

Недоигранный блиц

бесконечен в летящей Вселенной…

Авиценна!

Исписаны сотни страниц,

но, как пена,

уходят слова,

и болит голова

от бессилия их подобрать

и желания их говорить…

Авиценна,

не надо лечить

сумасшедших,

огонь добывающих треньем:

пусть идут до конца —

до растертых ладоней,

до изобретенья

огнива…

Трут помножен на бред

и лежит в основаньи наива

тёмной Вечности,

где

лишь на миг

предоставлена нам авансцена…

Лишь на миг,

Авиценна…

* * *

Лететь вдоль параллельных без затей,

куда-то в безвоздушное пространство,

где Лобачевский нам за постоянство

воздаст пересечением путей?

Скреститься в бесконечности, когда

нам только и останется — креститься?..

Любимый! Посмотри, какие лица

на этой фреске Страшного Суда!..