Проверка слуха - [3]

кто Христу при рожденьи налгал…

Я проснулась, когда

стало ясно, что зыбкое утро

обжимает мой дом,

как вода ненадёжный ковчег…

Дева ела с ножа…

Лодка двигалась странно и утло…

И на вёслах дремал

обречённый на жизнь

человек.

* * *

Версификатор,

пиши верлибры,

если хочешь знать свои истинные размеры.

Рифма — красивая полумера,

облекающая негодную мыслишку

в пристойную форму:

— Как тебе?

— Норма!

Версификатор,

в рифмованной зауми,

в метаметафорах и метаметаболах

заставь разобраться ребёнка,

и если он не заплачет

и не постареет на твоих глазах,

считай себя поздним Пикассо…

* * *

В поэзии всё беззаконно —

не потому, а вопреки —

неясный шорох, блик оконный

меняет медный бой строки,

и пахнет свет, и вьётся случай,

и по стволу струится плющ,

и ствол — как суть — листам созвучий

тождественен и равносущ.

И мир, подвластный звёздной гамме,

послушный трепетной струне,

стоит обеими ногами

на золотом её звене!..

* * *

Слепым резцом выводится узор

Судьбы,

               и провалясь под половицу,

Копейка свой придуманный позор

Медяшки,

             стертой пальцами блудницы,

Таит от глаз, не ведая пока,

Что через век

                     подпольного мытарства

Её на бархат вынесет рука —

Как медный грош

                    эпохи смутных царствий.

* * *

Харон–перевозчик!

Мне можно с тобой ненадолго?

Я только

Приглажу

Неистовый локон

Блока

И — мигом обратно.

Харон–перевозчик!

Мне можно с тобой ненадолго?

Я только

Подложу непочатую пачку бумаги

Марине

Под локоть в Елабуге

И — мигом обратно.

Харон–перевозчик!

Мне можно с тобой ненадолго?

Я только

Ворвусь легкокрылой гетерой

В полумрак «Англетера»

И — мигом обратно.

Харон–перевозчик,

Ну, что ты молчишь,

Вынимая весло из уключин?

Думаешь, лучше

Всю жизнь просидеть у Стикса,

Стиснув в ладонях череп,

Умирая от мысли, что чем-то

Не помог

И даже не простился?..

* * *

Мы — зверьё… Нас сгоняет голод,

он сильнее обид и стали.

Мы живём по законам стаи,

вожакам подставляя горло.

Называемся волчьей голью,

щерим пасть на щенков и самок,

потому что сегодня сами

вожакам подставляли горло…

И впиваясь в траву когтями,

плавим землю звериной злобой,

потому что под костью лобной

что-то помнит, щемит и тянет…

Помним: голод не любит гордых,

но мороженый кус пластая,

к Гончим Псам задираем морды

и хрипим: «До тепла нам стая…»

МЕЙЕРХОЛЬД

Полдыханья от гнева

до хлева,

полдыханья от храма

до срама…

Как его называла мама —

Владик

или Сёва?..

Всеволод сын Эмиля…

Макинтош изобрёл резину,

а присяжные говорят — невинен,

неподсуден,

поскольку не знал,

что кто-то изобретёт шланг

или резиновую дубину…

Как не знали и те, что били

Всеволода сына Эмиля…

Почему?!

ПО ЧЕМУ?

По старческим рёбрам,

по ногам желто–красно–синим

(как всегда, чтоб спасти Россию!)…

Полдыханья от слова

до рёва…

Непосильно…

На-крови-ли

взошли посевы —

крест решеток: не рампа — рама…

Как его называла мама —

Владик или Сёва?..

Всеволод сын Эмиля…

Опускайте занавес.

Всё.

Убили.

* * *

Ушедших за столбик,

Уставших от сказок Востока,

От калейдоскопа

Империй и каганатов,

Словесных потопов,

Сивушного дикого стока

Не решусь осудить

Окончательно и бесповоротно,

Как расстриг — протопопов

Не Никону было судить —

Аввакумову ветвь

Бессеребренных и беспокойных…

На парижских кладбищах

Весной зацветают левкои,

На российских кладбищах

Их некуда посадить…

* * *

Ни с того, ни с сего

острым рёбрышком режется мир

там, где темень и пыль,

где паук мастерит паутину —

из медвежьих углов

да из чёрных прокуренных дыр

пробивается Слово,

и Вечность зовёт на крестины…

Освети мне углы —

в них всегда интересней, чем в центре,

где бушует борьба

за пристойность,

за «как у людей»…

…В самом дальнем углу

деревенской запущенной церкви

можно тихо заплакать,

а больше не стоит нигде…

* * *

Кому звезда,

                     кому гранитный клин,

кресты, плита ли,

                          холмики в ограде,

а этим — безымянным —

                                    дёрн один…

«Блаженны правды

                           изгнанные ради»…

А на Руси не били дураков,

не били скоморохов и убогих,

но извели коней и нет подков

на счастье…

                    и умножилися боги…

И ты, поэт, блаженства не проси:

постись, терпи,

                    неси без зла вериги…

Как много книг хороших на Руси,

но никого не учат эти книги.

* * *

Это — лук золотой, репчатый,

Это — гусь молодой лапчатый,

Это — квас, а хотелось крепче бы:

Не умею играть кравчего.

По стаканам плеснув беленькой,

Говорю невпопад важному:

— Отдыхай от забот, бедненький,

Видишь, дело у нас — бражное!

Колея ли моя — келия ль!

Из степи ли ветра, с моря ли —

Знать, елеем не стать зелию,

Ни о чём, господин, спорили.

Хруст капустный — не стон вечевый,

Жуй, хлебай, да слезись веками:

Для себя мне просить нечего…

За Россию просить — некого…

БЛОКУ

Гулянье, грёзы, грохот, грязь.

Диск лунный. Лужи. Дискотека.

Сип ветра. Вечер. Векосвязь.

Фонарь. Аптека.

Из мутной сыворотки лет

отцедится грядущим веком

полсотни слов, десяток мет —

Фонарь. Аптека.

«Двенадцать», вышедших в метель,

бредут искать иную Мекку,

а в этой — те же. Ночь. Постель.

Фонарь. Аптека.

САПФО

Ах, как легко в то утро пелось!

Смеялись мраморы живые,

И ветер трогал легкий пеплос,

Как мальчик девочку впервые,

И корабли спешили в Делос,

На Кипр, в Афины или Спарту…

И так легко в то утро пелось,

Как будто брошена на карту