Прованс навсегда - [21]

Богаче я к концу дня не стал, но яму выкопал достаточную для высадки взрослого дерева. Убежденность, что завтра я наверняка обнаружу клад, не исчезла. Сами посудите, кто же будет зарывать две жалкие монеты! Наверняка они выскочили из увесистого мешка, все еще ждущего обнаружения на разумной глубине.

Для оценки стоимости находки мы заглянули в финансовый раздел «Le Provençal». В стране, где народ по привычке держит сбережения в золоте под матрасом, пресса не может не откликнуться соответствующим образом. И нашли информацию между килограммовым самородком и мексиканской монетой в пятьдесят песо. Наполеондор весил в наши времена триста девяносто шесть франков, а то и больше, в зависимости от сохранности.

Никогда мотыга в руках моих не взлетала с таким азартом. Этот азарт и привлек внимание Фостена. Он задержался на пути к винограднику, где со дня на день, по его твердому убеждению, ожидалась очередная напасть в виде какой-то зловредной плесени. Фостен справился, чем это я занимаюсь. Я, соответственно истине, ответил, что сажаю розы.

— Ah bon? Большие розы, как я понимаю, раз такая под них яма. Розовые деревья, должно быть. Чего только там в Англии не придумают. Тяжелые времена для роз. Черная ржа.

Он скорбно покачал головой, готовый поделиться со мной своим пессимизмом. Фостен на короткой ноге со всеми социальными бедами и природными катаклизмами и не жалеет усилий, чтобы просветить недоумков, надеющихся на лучшее. Чтобы его подбодрить, я рассказал ему о золотых Наполеонах.

Он присел на корточки возле моей траншеи, сдвинул на затылок запятнанную антиплесневым средством кепку, сосредоточился.

— Обычно, — изрек он, — если нашлись два наполеондора, надо искать и другие. Но это не лучшее место их прятать. — Он махнул своей широкой загорелой пятерней в сторону дома. — Колодец гораздо лучше. Камин, дымовая труба…

Я возразил, что монеты, может быть, прятали в спешке. Фостен снова покачал головой, и я понял, что понятие «спешка» он не воспринимает как таковое, а тем более когда речь идет о мешке золота.

— Крестьянину торопиться некуда. Особенно с наполеондорами. Эти здесь он обронил случайно, по неряшливости, а не наспех.

Я отметил, что случайность эта для меня счастливая, и удрученный мыслью о счастливой случайности Фостен отправился искать закономерное предзнаменование катастрофы в своем винограднике.

День проходил за днем, пузыри на моих ладонях процветали, траншея углублялась и удлинялась. Счет Наполеонов застыл на двух. Но это нелогично. Никакой крестьянин не пойдет в поле — во двор — с двумя наполеондорами в кармане. Где-то должен таиться клад. Где-то в паре шагов от места, на котором я стоял. Я твердо верил в это.

И я решил проконсультироваться с самоназначенным экспертом долины, человеком, для которого Прованс — открытая книга, с мудрым, корыстным, хитрым Массо. Если кто и мог сообразить, просто понюхав ветер и плюнув наземь, где старый хитрый селянин закопал свои сбережения, то, конечно же, это Массо.

Я прошелся по лесу, дошел до дома Массо и услышал, как кровожадно залаяли его собаки, уловив мой запах. Я опасался, что однажды они сорвутся с цепей и изничтожат все живое в округе. Надежда лишь на то, что Массо все-таки умудрится до этого продать свой дом.

Массо я застал вышагивающим по своему, как он его называл, палисаднику, представляющему собой голую утоптанную площадку, усеянную собачьими кучами и кочками наиболее нахальных сорняков. Завидев меня, он прикрыл глаза от солнца, щурясь не от света, а от дыма своей толстой желтой самокрутки.

— On se promène?[81]

Нет, я не прогуливаюсь, ответил я. Сегодня я пришел специально, чтобы посоветоваться. Он хмыкнул и пинками попросил собак замолчать. Мы стояли друг против друга, разделенные цепью, отгораживающей его собственность от лесной тропы, достаточно близко, чтобы я уловил мощный дух чеснока и крепкого черного табака. Я рассказал ему о двух монетах, и он отлепил окурок от губы, проинспектировал его внимательно, пнул подвернувшуюся под ногу снова заворчавшую собаку и опять воткнул чинарик под пятнистые усы.

— Кому вы об этом рассказали? — Он огляделся, чтобы убедиться, что рядом нет никого, кроме собак.

— Жене, конечно. И Фостену. Больше пока никому.

— И не рассказывайте, — велел он, постучав кончиком пальца по пятнистому носу. — Может, там еще есть монеты. Пусть это останется entre nous.[82]

Мы отправились к моему дому, чтобы дать возможность эксперту ознакомиться с обстановкой, и он поведал мне, почему французы одержимы золотом. Политики виной всему, политики, начиная с Революции. После этого королей сменили императоры, войны, всякие там президенты — большинство кретины. Тут Массо для подтверждения своих слов сплюнул. Девальвации в мгновение ока превращали сотню франков в сотню сантимов. Неудивительно, что простой крестьянин не верит клочкам бумаги, напечатанным этими salauds[83] в Париже. Другое дело — золото. Массо воздел руки и пошевелил пальцами, обозначая несметные кучи наполеондоров. Золото никогда не обманет, особенно в дни невзгод и тяжких сомнений. А наилучшее золото — золото мертвеца, потому что мертвецы не спорят, не возражают. Очень удачно, сказал Массо, что «мы с вами» — то есть он и я — натолкнулись на такую неосложненную ситуацию. Оказалось, у меня нашелся партнер.