Противостоять злу - [12]

-Поэтому и гадкое? – опять спросил Димка.

-И не только поэтому, - ответила Анна Сергеевна, войдя в роль рассказчицы. – Помещик наш был богатый и не злой. Крестьяне много работали, да и он не сидел сложа руки. Рассказывают, что трудился не меньше. Причем, деревня наша принадлежала Усовым, или как там их, уж и не помню, несколько десятков лет. Так вот, они, хозяева земли, и вдовам помогали, и сиротам, и погорельцам, ну, то есть тем, кто от пожара пострадал. Нищих в деревне не было. У всех избы справные, добротные. А по соседству две деревни за другим помещиком были. Ну, не повезло им. Они хуже жили. После революции, когда наш-то уехал, его дом, постройки хозяйственные никто не тронул из наших, а вот из соседних деревень пришли, всё разграбили: и посуду, и мебель, и орудия труда, и скотину, да стали себе недалеко от пруда дома строить. Рядом лес валили и избы делали, а в избах и посуда, и комоды с зеркалами, и креслы с диванами – всё из барского дома. А от дома помещичьего одни стены остались. И рамы оконные, и двери, всё растащили! Даже верёвки, на которых белье сушили, поснимали. Ну, наши ещё тогда начали называть селившихся у пруда злыднями. Когда дом барский грабили, кухарка не давала посуду выносить, а конюх и другие тоже препятствовать начали. Барин добрый был, вот все и ждали, что он, мол, вернётся и хозяйствовать станет. Так всех, кто мешал, злыдни убивали. Кричали, что власть такая теперь, что велит бедным у богатых брать. Моя мать мне много об этом рассказывала, как усадьбу грабили. А наши деревенские их сначала злыднями за глаза называли, а потом уже и в глаза. Злыдни и церковь в нашей деревне разрушили, и всё вынесли. Причем, грабить начали ночью, а когда уже рассветать стало, храм подожгли. После убийства в барском доме тех, кто мешал грабить, наши деревенские были сильно напуганы, и за церковь уже никто не вступился, только батюшку спрятали. Когда злыдни ушли, наши пытались храм тушить, но бесполезно.

Анна Сергеевна замолчала. Посмотрела немного куда-то вдаль, словно что-то вспоминала, потом тяжело вздохнула и продолжила:

-Постепенно злыдни стали себе землицы на огород нарезать. Да побольше. Кладбище у пруда тоже раскопали. Там ведь кроме деревянных крестов над усопшими ничего не было. Когда церковь была, за могилками как-то присматривали, а как ее разрушили, и падающие кресты никто поднимать не стал. Время страшное было… Так постепенно всё кладбище и вспахали. Никто злыдней останавливать не стал. Лес там совсем рядом. Для огородов трудно освобождать землю, ну, а мертвецы тихо лежат, не жалуются. Наши думали, злыдни самыми богатыми станут, но не заладилась у них жизнь.

Старушка опять замолчала и, посмотрев в жадно вопрошающие глаза Димки, продолжила рассказ, сама получая удовольствие от того, что рассказывала:

-Прибегает один раз к моей бабке от злыдней Настасья. Она была нам родственница и замуж вышла за мужика из той деревни, которая переселилась к пруду. Бабушка рассказывала, что Настасья аж вся белая была от страха. Прибежала, села на скамью, отдышаться не может. Бабка стоит, смотрит, не торопит. Настасья отдышалась и говорит:

«Ах, Зоя (Зоя – это моя бабушка), беда у нас в доме».

«Какая беда? Что ты!» - испугалась за нее бабка.

«Не могу, – говорит, - я сарафан этот с себя снять».

«Как не можешь?»

«А вот так! Как только начинаю снимать, словно душит кто-то».

Сарафан у нее красивый был. Красный. Весь с вышивками, с бусинками, из дома барского. Кто этот сарафан нашивал, когда, не знал никто. Муж Насти сундук с одеждой вынес. Там и был этот сарафан. Настя примерила, покрасовалась, а как снять решила, не смогла. Моя бабушка молитву почитала, дала Насте юбку с кофтой, чтоб переоделась, и сарафан сняли. Больше Настя ничего не почувствовала, но сарафан даже в руки боялась взять. Моя бабушка говорит: «Ты что, Настя, неси его вон отседа. Не нужен он нам. И мои вещи потом верни». А Настя в слезы: «Зоя, милая, выкинь его или отдай кому. Боюсь я». Бабушка рассказывала, что решила, будто Настя с ума сошла, но та начала всякие ужасы рассказывать. В доме у них звуки постоянно слышны. Настя молиться начинает, кто-то громко и грустно вздыхает. Сколько раз от страха она молиться переставала. Мужу рассказывает, а тот злится: «Хватит, – говорит, - выдумывать. А ежели кто вздыхает, не обращай внимания, или не молись». Василий у Насти мужик справный был, сильный да работящий, но дом большой только-только отстроил, добра всякого принес. Не бросать же! Как все стали кричать, что нынче власть другая. Что нынче все барское добро людям отдают, он и побёг вместе со всеми, про Бога забыл. А Насте страшно в этом доме. Только она из комнаты выйдет, а там вещи места меняют.

-Как меняют? – не понял Димка.

-Ну, стояла скамья у окна и вдруг у печи стоит. Ухват лежал у печи и вдруг на стол переместился. Она сначала на детей шумела, думала, что они делают. Но потом поняла, не они. А один раз перед обедом, перед тем, как всех к столу собрать, подошла в зеркало барское посмотреться, на раму залюбовалась, а ей кто-то пощечину отвесил, да так, что щека заалела. Много она чего бабушке порассказала. Хотела бабка ей посоветовать священника позвать, чтоб дом освятил, да где же его тогда было взять, когда церковь разрушили, и батюшка еле ноги унес. – Анна Сергеевна замолчала и горестно вздохнула.