Противостояние - [253]

На Фрунзенской было меньше машин как обычно — только колонны снегоуборщиков, посыпающие тающий снег смесью соли и песка, фургоны, развозящие в московские булочные свежий, с пылу с жару хлеб, да припозднившиеся автолюбители. И ГАИ — чуть в стороне стояла, приткнувшись к тротуару, прямо под фонарем, желто-синяя «канарейка» — но рядом с ней никто не стоял, видимо объявили усиленный режим, но сил у личного состава не было, гаишники заняли предписанные им позиции и уснули. Может быть — один спит, один бдит на случай проверки постов начальством — но не стоит на улице, какой смысл стоять на сырости, под дождем. НО он все же решил не рисковать — и медленно побрел по тротуару, бросая взгляды на проезжую часть в поисках такси или частника — бомбилы. Он уже сколько лет ездил на персоналке, и сейчас ловить машину было мерзко и непривычно. Как выпрашиваешь что-то.

Повезло — не успел он окончательно промочить ноги, как в сыром сумраке показалась Волга. Белая? Желтая! Желтая!!! Секретарь ЦК выскочил тротуара, поднял руку — и Волга резко, через полосу подкатила к нему.

— Шереметьево-два. Как можно быстрее.

Водила — кавказец, золотозубый, в дефицитной кожаной куртке улыбнулся

— Э… какой вопрос дорогой. Есть деньги — садыс!

В машине было тепло, уютно, по новой моде таксистов — на приборной панели один рядом с другим приклеены три календарика с голыми бабами — это сейчас называется «Антиспид». Руль обмотан какими-то разноцветными резиновыми жгутами, из нештатной, японской магнитолы льется Пугачева — Арлекин.

— Сколько?

— Э… дорогой… за двести — доедем, за триста — долетим!

Яковлев достал из кармана свернутую пачку денег, перехваченную резинкой, отсчитал двенадцать сиреневых двадцатипятирублевок. Бросил из рядом с рычагом переключения передач.

— Хоп! — кавказец моментом сгреб своей беркат[339], — подожди немного, дорогой, сейчас поедем…

Кавказец вылез из своей «ласточки», огляделся по сторонам — и ловким движением, сунув руку обратно в салон, погасил зеленый огонек, надев на него специально для этой цели сшитый колпачок. Всё правильно — днем он работает на государство, а ночью — для себя. Ночью — тариф двойной, а то и тройной, бензин за счет государства, несколько сотен в день — это самый минимум, дурак тот кто тысячу не привезет с ночи. У каждого есть такой колпачок; дело в том, что машина оборудована приборами учета, и если включить красный — занято — начинает тикать счетчик. Рублей сто с ночи придется отдать диспетчеру, за то, что она проставит в путевом листе, будто ты ночью никуда не катался, а сдал машину вовремя и пошел домой спать. Еще столько же — бухгалтеру таксопарка, за то, что спишет бензин и амортизацию машины. Рублей сто придется отдать и начальнику смены, за то, что закроет глаза. Во всех таксопарках стоят автоматические часы с печатающим устройством, отмечающие на путевых листах время прибытия-убытия — но только дурак ими пользуется, если время за сотню может поставить диспетчер. Еще сколько-то — ну рублей двести, триста, придется отдать национальной общине — фактически преступной группировке, которая крышует тебя. Остальное — твое, каждую ночь — до пятисот рублей выходит, люди за эти деньги целый месяц работают.

Вот так все и работают. А вы говорите — коммунизм. Да какой ко всем чертям коммунизм — капитализм за счет государства!

Рыкнув двигателем, Волга понеслась по Москве, сумрачной, зимней, холодной. Опытный водила избегал больших улиц, правил переулками, чтобы лишний раз не рисковать нарваться на машину линейного контроля, да и вообще не светиться. Лишь в одном месте, где они проскочили несколько сот метров по Арбату — Яковлев увидел у тротуара темную, угловатую глыбу БТР.

— Что в городе то делается? — спросил он

— Вах, беда… — пустился в объяснения водитель — не заработаешь, такая беда. Все было тихо-тихо и тут вах… Стрельба, эти — на улицах. Документы проверяют.

— Стрельба?

— Стрельба, дорогой стрельба. Сам не слышал, врать не буду, дорогой, но Гиви, он дорогой, женился удачно, квартира в самом центре… так вот, он на Денежном живет, вот он говорит — там стреляли, потом всю ночь машины ездили, потом утром людей вывозили и хоронили… там тоже бронетранспортер стоит, Гиви сунулся, — так его чуть дубинкой не отходили… беда… Все злые как собаки…

Яковлев моментально прикинул, где могла быть стрельба и кого могли убить — как секретарь ЦК он знал все адреса, где управделами ЦК КПСС дома строит или построило… На Денежном дом такой был.

— А что говорят — кто стреляет то?

— Аллах знает, дорогой. Говорят — порядок наводить будут, как при Сталине — вот и стреляют. Я хоть и не грузин, дорогой, но был бы грузином — гордым бы был.

Вот… Опять — неискоренимое рабство, даже на Кавказе. Каждый холоп, каждая собака нуждается в миске похлебки и палке, в карающей руке хозяина. Даже этот, которому мы али возможность зарабатывать на государственном имуществе и не сильно то бояться — твердой руки ждет. Холопы, страна рабов.

* * *

Стеклянный, подсвеченный изнутри аквариум терминала Шереметьево-2, построенный к олимпиаде, выплыл из тьмы этаким фантастически межзвездным кораблем, островом света в непроницаемой черноте ночи. Где-то во тьме выли двигатели самолетов, на бетон пандуса лениво падали редкие снежинки, мгновенно превращаясь в мокрую слякоть. Терминал не спал ночью, он жил своей жизнью, ворота для тех, кто желает посетить эту страну — и для тех, кто желает вырваться из ее смертельных объятий. Второе секретарю ЦК было сейчас важнее.