Против неба на земле - [29]

– Народ вокруг – расфасованный, со сроком годности. По сто граммов, по двести, триста сорок с довеском…

Ежик не всё понимает из его откровений, не всё усваивает, однако не переспрашивает, оставляя, должно быть, на ночное додумывание. Шпильман тоже не всё понимает, и принадлежность ежика к мужскому или женскому полу определению не поддается.

К зиме опадает листва на деревьях, проглядывает в сквозистых ветвях дом по соседству‚ этажи с подъездами‚ квартира под крышей‚ солнцем высвеченная обитель – спелой виноградиной. И внутри той виноградины – тихо‚ покойно‚ в плавной красоте движений – переплывает от стены к стене‚ готовит себе еду‚ горбится за одинокой тарелкой суховатый мужчина его возраста и размера‚ словно забытый‚ о котором некому вспомнить. Иногда Шпильману кажется‚ что человек напротив копирует его движения‚ иногда кажется‚ что это он сам – Живущий поодаль. Повышенный к нему интерес‚ как к неопознанному объекту‚ но нет под рукой подзорной трубы‚ чтобы разглядеть в подробностях‚ да и появись она, неловко вторгаться без разрешения в чужую жизнь‚ даже если та жизнь неотличима от твоей.

Порой Живущий поодаль опускает шторы на невидимом Шпильману окне‚ комната затухает‚ не просвечивая‚ и можно только гадать‚ чем он там занимается. Порой он появляется на балконе‚ с интересом разглядывает закаты‚ но ежика возле него нет‚ возле него сидит кот. Масти розовой. Пушистости чрезвычайной. Когда предлагают на завтрак творог нулевой жирности, кот взглядывает укоризненно, словно над ним насмехаются, и удаляется обиженно под вопли пристыженного хозяина: "А я, между прочим, ем!.." Когда его расчесывают, шерсть потрескивает от избытка электричества, озонируя пространства, страницы срываются со стола, липнут к коту, а он важно ходит по комнате, облепленный рукописью, косит пепельным глазом. Так ему нравится. Хозяину нравится тоже.

Кота зовут Корифей, и это ему льстит. Кот относится свысока к своему сожителю, однако менять его не собирается: "Ты не подарок, я не подарок – на том и сойдемся…" А Шпильман разъясняет ежу:

– У этого существа сумеречное состояние его бродячей души…

…вечерами Корифей обращается в собаку и с наслаждением гоняет других котов; к утру становится мышью, забивается от страха в крохотную норку‚ но это получается у него частично. Налицо раздвоение личности‚ и мама Томера‚ смотритель человеческих душ‚ приступает к работе: "Подумай хорошенько и спроси сам себя: "Чем тебя не устраивает быть котом?" Отвечает вопросом на вопрос: "Чем вас не устраивает быть людьми?.."

"Шпильман‚ – сказал бы ежик‚ – прекрати свои глупости! Коты тоже бывают счастливы. Выпишут ему рецепт‚ накапают валериановых капель, вылижет досуха и утешится".

У ежей иные психозы в окружении коварных растерзателей, и валериана им не поможет. Они смотрят в землю, глазами в землю в заботах о пропитании, а чтобы взглянуть в поднебесье на улетающий детский шарик, ежу надо лечь на спину, обнажить беззащитное брюшко и заплатить, быть может, жизнью за тоску по полету. У ежика на балконе проклевывается желвачок над носом‚ и Шпильмана это настораживает.

9

Гигантское растение с крупными листьями вылезает из кадки с землей‚ раскидывает плети по стенам‚ достигая потолка‚ заползает на второй этаж‚ по-хозяйски укладывается в кресле. Новые побеги лезут отовсюду‚ скрученные поначалу в спирали‚ и разворачиваются затем в светло-зеленые ажурные ладони‚ обращенные к свету. Запустить бы на них птичек‚ пару крохотных обезьянок‚ чтобы перелетали с плети на плеть‚ – запрятаны в листве бабочки на пружинках к утехе постояльца‚ запрятана пара стрекоз. К зиме растение замирает, лишь малый листик рождается напоследок – недоношенным, в ознобе, младенцем‚ которому уже не вырасти.

По вечерам он выходит на прогулку‚ Живущий поодаль, в фуражке скрипача на крыше‚ с зонтом-тростью‚ словно с задымленной‚ угарной магистрали удаляется в тихие‚ в садах‚ проулки пригородной слободы с настурциями на клумбе, геранью на подоконнике, подсолнухом в палисаде. Никого нет вокруг‚ лишь луна перекатывается по крышам в щедроте полнолуния‚ взглядывая украдкой на странного человека. У него молодое лицо с приметными морщинами – слишком молодое для его возраста‚ буйная шевелюра в проседи‚ печальные глаза страдальца‚ и он с удовольствием любит поиграть созвучием слова и слога: "...сходя в могилу беспотомственно, при неплодной царице..."

– Завел бы себе собаку, – наседают сочувствующие. – Вместо кота. Ты идешь – она впереди бежит. Всё веселее.

– Зачем мне собака? – отвечает без улыбки. – Я и сам могу. Впереди себя.

Вот он взбирается в гору‚ вписываясь в окрестный пейзаж, в плавных очертаниях души и тела. Вот он шагает по тротуару, по некрупным его плитам‚ не наступая на стыки‚ – такая у него игра; шагает мягко‚ пружинисто‚ по-звериному‚ чем и подпугивает пешехода‚ объявившись беззвучно за спиной. Идет старый еврей по новой жизни‚ идет себе и идет‚ крутит по сторонам головой, глазастый и неспешный‚ с благодарностью за прожитый день‚ с надеждой на подступающий вечер. Он бы и абажур приметил за окном‚ розовый‚ с кистями‚ низко подвешенный на шелковых шнурах‚ средоточие семейного покоя у стола; приметил бы и неспешное чаепитие‚ заварочный чайник‚ сахарницу со щипчиками‚ сливочник‚ унюхал бы прелести клубничного варенья, но нет на его пути абажуров‚ нет надменных швейцаров у дверей и натужливых кариатид прошлого‚ что надежно подпирали балконы.