Против неба на земле - [27]

– Не прибедняйся, теща моя! Ты молодо выглядишь.

– Кому это помогало, зять мой?.. Знаешь‚ сколько набежало на счетчике? Выгляну в окно и ахаю: в какие времена занесло? Какими ветрами?..

– Я тоже ахаю‚ – отвечает с балкона Шпильман.

– Ты молчи. Ты еще молодой‚ а у меня кто-то крадет дни. Вчера был вторник‚ сегодня суббота.

Слышно, как она щелкает зажигалкой, закуривает сигарету, устраивается поудобнее в скрипучем, разношенном кресле, и начинаются рассказы: прошлое – гранитной плитой на спине.

– Мы жили скудно в Сибири. Все вокруг жили скудно, на то и война. Ходила в госпиталь, разрисовывала глаза для пострадавших – не отличить от настоящих. Шли бои, и на глаза был спрос. Я и здесь этим занималась, когда приехали, узнавала свою работу на лицах. Это была редкая профессия, которая не кормила: сколько нужно глаз в такой маленькой стране, да еще разрисованных?..

Молчит, как перебирает старые снимки. Память выдает скупо‚ по капельке‚ чтобы сердце не разорвалось от боли. Память у нее отменная.

– На кладбище было холодно. Мороз пробирал так‚ что не думалось уже ни о чем. Даже о потере. Мы укладывали папу в мерзлую землю. Которую пробивали ломом. Пришли сослуживцы из госпиталя‚ сибиряки и приезжие. Топтались в снегу. Оттирали щеки. Старый еврей в галошах, оледеневший, остекленевший, – Боже‚ как ему было холодно! – шел от одного к другому и отбирал десять мужчин. Они отворачивались перед неизбежным разоблачением. Опускали глаза. Терли рукавицами щеки‚ прикрывая лица. Но старик выделял безошибочно: "Ты... Ты... И ты..." – "Я не еврей‚ – сказал главный хирург. – Что во мне от еврея?" – "Мальчик‚ не спорь со мной. Ты – да еврей". Десять мужчин стояли у могилы. Ежились под взглядами сослуживцев. Старик в галошах читал кадиш. И читал не спеша: "Да возвеличится Имя Его..." – "Так я стал евреем"‚ – сказал назавтра главный хирург.

Сшитое расшивается. Связанное распускается. У тещи Беллы незаконченный чулок на спицах, который вывязывает не первый год – на ребенка‚ на взрослого‚ теперь‚ должно быть‚ на жирафа. Он бесконечен‚ ее чулок; как закрепит узелок напоследок‚ перекусит нитку‚ так и жизнь закончится. Пятку она не начинала вывязывать и не начнет наверное никогда.

– Не переношу некрасивых‚ Шпильман. Стареющих лицом и дряхлеющим телом. Пусть двигаются своими путями‚ а я останусь на этом месте‚ посижу в сторонке. Вы старейте‚ а я не буду. Зачем мне это? Одни огорчения...

Ее поведение не поддается прогнозам. Перескакивания с темы на тему непостижимы.

– Умру – где сохранятся мои ощущения‚ накопленные за жизнь? И сохранятся ли?.. Мы отсмеялись своим смехом‚ отплакали своими слезами, – какая бессмысленная трата! Каких чувств! Это тебе понятно?

Шпильману это понятно: его поколение тоже накопило достаточно. Вы слушали‚ к примеру‚ фортепьянный концерт под охраной автоматчиков‚ которые оберегают от самоубийц с взрывчаткой? Сходите‚ послушайте‚ насладитесь музыкой‚ а потом мы поговорим о полноте ощущений. Вы танцевали на свадьбе с противогазом на боку? Сидели за субботней трапезой‚ когда на вашей улице убивали без жалости? Играли в наших и немцев – в ту войну и после нее? Кто не играл‚ тому не оценить прошлого. А внуки Шпильмана – после стольких кровопролитий – не играют в наших и арабов. Что это значит?..

– Мама говорила: "Люби нас поменьше‚ Белла. Потеряешь – не залатать прореху..." Хочу написать об ушедших‚ Шпильман. О папе‚ маме. О твоей жене. Поминальную книгу. Книгу-кадиш. Чтобы прочитали десять человек – десять‚ только десять! – и сказали "Амен".

– Амен‚ – говорит Шпильман.

В его трубке требовательные гудки. Кому-то некогда. Шпильман переключается на иной разговор‚ напористый голос без стеснения лезет в ухо:

– Мы проводим опрос общественного мнения. На интимные темы. Женщины в доме есть?

– Нет‚ – говорит Шпильман.

– Мужчины?

– Тоже нет.

– А кто есть?

– Есть тот‚ который себя больше не раздаривает. Хватит. Могу продать лишь остатки. По сходной цене. – И возвращается к теще: – Я с тобой.

– Вот я подумала: нельзя уходить торопливо‚ наспех‚ тело и душу не приведя в порядок. К уходу надо готовиться так‚ как готовятся к Песах: вычистить себя, выбелить‚ вытряхнуть крошки‚ завалившиеся по щелям, стряхнуть шелуху‚ налипшую за жизнь‚ встретить свой час с веселием‚ на легком дыхании, чтобы сказали: "Не зря ее отправляли на землю".

– Хорошо говоришь‚ Белла.

– Я уйду от вас на закате. В облаке‚ подсвеченном понизу. В розоватой дымке‚ наброшенной на небеса. В радости и благодарности за отпущенную жизнь‚ – так я уйду от вас в последний‚ лучший свой день... Похорони меня в полночь‚ Шпильман. При лунном свете. На склоне горы. Где небо в чистоте. Звездный перелив. Огни на холмах. Скорбящие в праздничных своих нарядах. Чтобы постояли в тишине и расслышали‚ как возносится моя душа.

– Красиво говоришь‚ Белла.

– Эстет – чтоб ты знал – он и в смерти эстет. Скажешь напоследок для всех: "Век заканчивается не по календарю. Тот век закончился сегодня. С уходом этой женщины". Обещаешь?

– Постараюсь.

– И чтобы не отходили потом от могилы. Теснились друг к другу. Переговаривались неспешно: "Она жила замечательно‚ наша Белла. И ушла замечательно". Чтобы сказали назавтра: "Спасибо‚ что посетила нас".