Просветленные не берут кредитов - [50]

Монах выждал немного, а потом разрешил:

– Задавай вопросы.

Но таковых у меня не оказалось – да, детали этой теории он озвучивал не раз, но впервые описал все так лаконично и четко, свел вместе детали, что ранее казались совершенно независимыми.

Я ухватил большой кусок информационного «пирога» и начал понемногу его переваривать.

Так что прошло минут десять, прежде чем я осведомился:

– Но с чего все это началось? Откуда взялось первое семя? Что его породило?

– Одному древнему мудрецу, что озадачился этим вопросом, было видение. Оказался он перед ступой, окруженной буддами и бодхисаттвами, и обнаружил в ней дверь. Открыв ее, он увидел внутри такую же ступу и тоже с дверью и решил добраться до самой первой, исходной… Только не сумел, поскольку за каждой новой дверью его ждала другая ступа, ничем от отличавшаяся от предыдущей.

Намек выглядел яснее ясного, но тем не менее этот ответ меня не устроил.

Ведь не может же быть так, чтобы у этого процесса не имелось начала, какого-либо первотолчка?

– Еще вопросы? – спросил брат Пон. – Если их нет, то самое время потрудиться.

На мой изумленный взгляд он пояснил:

– А ты что думал, тебе не придется отработать эту мягкую постель и роскошную трапезу?

И мы отправились в расположенную на первом этаже главного корпуса отельную кухню, где нас встретили с озабоченным удивлением. Тем не менее нож мне вручили тупой и ржавый, а потом отправили к настоящей куче моркови.

– Надо ее почистить и аккуратно порезать, – сказал брат Пон. – Великолепно. Отличная возможность тебе попрактиковать действие в состоянии Пустоты, поскольку эта работа не имеет связей с твоей личностью, она не даст тебе ничего позитивного и не отвратит негатива.

Я угрюмо шмыгнул носом и взял первую морковину.

Шкрябая по ней ножом, я мрачно размышлял по поводу того, что давненько не занимался такими вещами и отвык, хотя в том же Тхам Пу постоянно находился при деле, и это меня вовсе не смущало.

Брат Пон занимался картошкой, и у него все выходило на удивление ловко и быстро, только падала в большой чан кожура. Я же возился долго, вырезал гниль, да и ошметки летели куда угодно, на одежду, на руки, в лицо, только не туда, куда мне хотелось бы.

– Все должны трудиться, – сказал монах, глядя, как я сражаюсь с особенно заскорузлым овощем. – Даже сам Просветленный, хотя его труд выглядел иначе… Однажды он пришел в деревню, где жил некий брахман, сам пахавший землю, и уселся перед домом, поставив чашу для подаяния.

Дальше священнослужитель, не брезгавший физическим трудом, предсказуемо «наехал» на Будду, заявив, что «я, мол, сначала вспашу и посею, а потом уже и ем. Обрабатывай землю, отшельник».

– Татхагата же ответил, – продолжил рассказывать брат Пон. – Я тоже пашу и сею.

Законоучение – мои зерна, знание – ярмо и плуг, скромность и терпимость – мои быки. Созерцание служит мне кнутом, а разум – дышлом…

Да уж, у каждого свои инструменты, это точно, и мне приходится орудовать тупой железякой!

Пока мы работали, на кухню пару раз заглядывал крошечный человек в синем костюме, бросал на нас удивленный взгляд и исчезал. Повара же и посудомойки смотрели на нас почти с суеверным восхищением, особенно на брата Пона, конечно, хотя и мне доставалась толика внимания.

Войти в состояние Пустоты мне, несмотря на все усилия, не удавалось, я никак не мог отстраниться от личных мыслей, не переставал думать о том, что мы вполне могли просто уйти…

Закончили только к полудню, и в благодарность нам выделили столько снеди, что моя сумка для подаяний едва не лопнула.

Селение осталось позади, и дорога, шедшая на восток, начала карабкаться в горы.

Но брат Пон, к моему удивлению, свернул на первую же тропку, уползавшую в сторону, хоть та и выглядела узкой и заброшенной.

– Присаживайся, – сказал он, указывая на выпиравший из травы серый камень. – Прежде чем мы отправимся дальше, я должен тебе кое-что объяснить…

Недоумевая сильнее и сильнее, я занял место на валуне.

– Направляясь туда, куда мы идем, мы сильно рискуем, – сказал монах, и голос его звучал серьезно, без следа насмешки. – Дальше лежит самое сердце Золотого треугольника, и чужаков там, мягко говоря, не жалуют. Могут застрелить без разговоров.

Сердце мое забилось немного чаще, и тут я вспомнил, что брат Пон с утра дал мне право говорить, но забрать обратно забыл, хотя с того момента, как мы вышли из нашей комнаты, я не произнес ни слова.

– А зачем вообще куда-то идти? – спросил я. – К чему такой утомительный путь?

Брат Пон заулыбался:

– Я все ждал, когда ты осознаешь, что молчание для тебя необязательно. Понимаешь, то, что мы с тобой делаем, провоцирует серьезный уровень внутренних изменений. И куда гармоничнее будет поддерживать его постоянной трансформацией внешней обстановки. Сидение на месте могло вызвать серьезный дискомфорт и трудности в обучении.

– Ну да, ну да… – проворчал я.

– Поверь, дело так и обстоит, – сказал монах. – Вернемся же к нашей ситуации… Для меня опасность минимальна. Поскольку я говорю на местном языке, да и ориентируюсь в этих краях, кое-кого знаю. Ситуация с тобой сложнее, ты хоть и загорел, и чертами лица не сильно похож на фаранга, ведешь себя как чужак, поэтому обязательно вызовешь подозрения. А оно нам требуется?